В «Псевдо» Гари пишет от имени «дяди Макута»: «Их было шестеро: два брата и четыре сестры, в том числе мать дяди Макута…». Дальше он говорит, что одна из сестер, Леа, если верить немногим документам, оставшимся с тех времен у жителей Свечан{102}, лишилась рассудка, потому что в семнадцать лет в свою первую брачную ночь заразилась сифилисом от мужа. Другую сестру, Ольгу, во время массовых гонений на литовских евреев в 1915 году якобы изнасиловали казаки.
По словам Поля Павловича, у Мины был еще брат Мотик (на идиш — Моше), который погиб в 1905 году в русско-японской войне{103}.
Более подробных сведений не сохранилось — архивы еврейских общин были практически полностью уничтожены фашистами.
Другой брат Мины, Эльяс, который будет называть себя Лева, женился на Белле Клячкиной, дочери Иоэля Клячкина и Гитлы Эйгес{104}, которые тоже жили в Свечанах. После свадьбы они поселились в Варшаве, а потом переехали в Вильно, где вплоть до отъезда во Францию держали ювелирный магазин. По крайней мере так заявил Эльяс комиссару Бодо по прибытии в Ниццу в декабре 1927 года.
Родственники Гари по линии матери были уничтожены эсэсовцами и их подручными — прибалтами, белорусами и украинцами из Einsatzgruppe А.
В начале октября 1941 года немцы перевезли в гетто восемь тысяч евреев Свечан. Гетто состояло из нескольких улиц, на одной из которых находился и дом Овчинских. После ликвидации гетто он был снесен. Двумя днями позже людей отправили в Полигоны, представлявшие собой неиспользуемые погреба польских военных строений в лесу Ново в 12 километрах от города{105}.
Эсэсовцы посадили их на землю и отобрали нескольких крепких мужчин, способных работать. Остальных группами отводили к огромному рву и расстреливали. За два дня было ликвидировано 3726 евреев из Свечан и восемь тысяч — из предместий города. Среди тех, кого удалось опознать, Леа Овчинская, Авраам Овчинский с женой Эттой-Леей, Берах-Моше Овчинский с женой Хеней — все близкие родственники Ромена Гари{106}.
Уцелевших при эвакуации гетто 5 апреля 1943 года отправили в лагерь смерти Понары под Вильно. Немцы, опасаясь вылазок партизан, начали «чистку» пограничной зоны между Белоруссией и Литвой{107}. Своим жертвам они сказали, что их вместе с жителями других городов перевозят в гетто Ковно. Когда поезд встал посреди леса в Понарах, эсэсовцы начали высаживать пленников. Услышав автоматную очередь, несчастные пытались бежать, но все были убиты прямо у вагонов.
Гари было известно, что семь родственников его матери погибли в концлагерях. В неоднократно переписывавшихся черновиках «Псевдо»{108} этому посвящены многие страницы, но в окончательный вариант книги они не вошли.
Мне не важно, достанется ли мне что-то, доктор. Я не стремлюсь на этом заработать. Меня не интересует выгода: ни один из семи близких родственников моей матери, имевших дело с фашистами, не получил дивидендов — все сгорели в кремационной печи, ни один не уцелел. Я иду не ради денег.
<…>
На дне ты, которую мы заставили их вырыть, находилось человек сорок мужчин, женщин и детей, и все они ждали. От и не думали защищаться. Женщины, конечно, выли и пытались защитить собой детей…
Гари умолчал о том, что среди жертв этой трагедии было несколько родственников со стороны отца: сам отец, его вторая жена и двое их детей, а также дядя Ромена Борух и его жена Ривка.
8
Ромен Гари стремился скрыть любую информацию о своем отце, но полностью ему это не удалось.
В «Обещании на рассвете» он пишет, что отец умер от страха, не дойдя до газовой камеры{109}, а об обстоятельствах смерти Арье-Лейба якобы узнает из письма неизвестного, которое получил через несколько дней после присуждения ему Гонкуровской премии за «Корни неба», в 1956 году.
Гари вспоминает, как он растерянно стоял в руках с этим письмом на лестнице «Нувель ревю Франсез» до тех пор, пока Альбер Камю, увидев, что ему нехорошо, не пригласил его к себе в кабинет. «Этот швейцар, этот портье <…> писал мне, что от страха мой отец не успел дойти до газовой камеры: упал мертвым на пороге»{110}.
Видимо, «швейцаром» и «портье» Гари иронично называл узника «зондеркоманды». Ссаживая с поезда людей, привезенных на расстрел, эсэсовцы отбирали из них наиболее крепких. Они должны были выносить тела из газовых камер, а потом либо сжигать их в кремационных печах, либо, если печи не справлялись с наплывом работы, сбрасывать в выкопанные рядом огромные ямы. Эти люди видели, как узников раздевают и вводят в газовую камеру, и порой узнавали в трупах своих близких. Выживших после эвакуации или ликвидации лагерей крайне мало: «зондеркомандос» регулярно расстреливали, обычно через несколько месяцев подобной работы{111}.
Зачем же Гари пишет, что его отец умер от страха? Может быть, таким образом, он хотел отомстить ему за то, что тот ушел из семьи? Гари было известно, что евреи, которых депортировали в лагеря смерти, предвидели свою ужасную судьбу. Основываясь лишь на весьма неполных сведениях своих современников о Холокосте, Гари, зная, что его отца расстреляли гитлеровские штурмовики, предлагает читателю ложную версию: его отец погиб хотя и от рук фашистов, но не у газовой камеры — как уже было сказано, литовских евреев гитлеровские штурмовики просто массово расстреливали.
Как бы неоднозначно Роман Касев ни относился к отцу, он не мог стереть из своей памяти тот факт, что тот был убит немцами. Несмотря на всю враждебность, он чувствовал, что вместе с Арье-Лейбом умерла частица его самого. Возможно, за тем, что Лейб не успел войти в газовую комнату, скрывается желание вырвать душу и тело своего отца из лап фашистов. Свое отчаяние и боль он передал Янеку Твардовскому{112} в «Европейском воспитании»: «Янека вдруг охватила грусть, почти отчаяние: он впервые отчетливо понял, что его отец мертв».
Если бы Ромен действительно получил столь уникальное свидетельство о последних минутах жизни своего отца, разве он стал бы скрывать подробности? Он наверняка назвал бы имя человека, который их ему сообщил. Арье-Лейб Касев действительно был убит гитлеровцами, и Ромен Гари узнал об этом сразу после войны. В письме от 9 октября 1945 года он написал своему лицейскому товарищу Франсуа Бонди о том, что его отец погиб в Польше.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});