полностью выздоровел. А в ноябре случился инсульт. Мы, его друзья, развили бешеную активность. В условиях всех этих ковидных ограничений, договорились об операции в Германии, и врач даже сказал, что шансы неплохи. И согласовали его вылет и прием. Но не успели. Его пепел я лично развеял над Венецией. Не, а чо? Ну и что, что я не Бродский? Да, стихов не пишу, но тоже человек хороший! Так что будь любезен, над Венецией, и с вертолета. В общем, конец двадцать первого у меня выдался тяжелый. Наверное, от этого я и упустил исподволь совершаемый наезд на мой заводик. Да и плевать. Хотя бы потому, что напротив меня стоял живой и невредимый Сурков, и внимательно меня разглядывал.
— Где орден «Мать-героиня»? — отвлек он меня от всей этой глубокомысленности.
Я же говорю, дембеля чего только не вешают на парадку, возвращаясь домой.
— Нет уж, Сурков. Пусть из нас двоих он будет только у тебя!
— Слава богу! Тебе там мозги не отшибли, — мы пожали руки.
— Это как посмотреть, — я снял фуражку и сунул подмышку.
— Ну да, — мы не торопясь пошли по улице. — Весь город знает, что ты приехал две недели назад, и где-то прячешься.
Нежаркое питерское солнце светило изо всех сил, делая воздух пропитанным запахом хвои и недалекого залива. По рабочему времени, народу вокруг почти не было. Мы шли по залитой солнцем улице, и трепались о ерунде.
В паспортном столе меня заверили, что к пятнице все будет. Выйдя, мы дружно закурили, и пошли в сторону моего дома. Я рассказал ему про свое увольнение, и что уже сгонял на Кубань. И что в Обнинск возвращаться не буду.
— И что тогда? — спросил меня Сурков. Я затянулся.
— Ты знаешь, я решил валить из Союза. Не нравятся мне соотечественники.
— Так солить же нужно! И специи… хмели-сунели там, перчику… И как же мы свалим?
— Ты не примазывайся к моей хрустальной мечте!
— А как я тебя брошу? Ты же пропадешь в море, и не доплывешь до Финки!
Сурков служил в морской пехоте, на Севере. Но, вроде бы, большую часть службы болтался в Африке, с нашими кораблями. Вернулся из армии в начале этого мая. Нас и призвали одновременно, с разницей в три дня.
— Из нас двоих, Сурков, у одного орден «Мать-героиня», а второй умный. Умный человек знает, что финны выдают обратно в Союз любого, кто попадает к ним от нас нелегально. Так что заплыв отменяется.
— Обложили, суки!
Как-то незаметно мы оказались возле торгового центра, что неподалеку от моего дома. В торце продуктового магазина находится длинное и узкое помещение. Еще перед Олимпиадой там устроили рюмочную. Вдоль стены длинная стойка, а вдоль витрины высокий стоячий стол, во всю длину. Сурков — человек талантливый и творческий. Именно он внес в городскую топонимику новые краски. Эта рюмочная, с его легкой руки, называется теперь в народе — «Щель». Модная в городе и востребованная в публике шашлычная — «Шлачная». А место гламурного, для восьмидесятых, времяпровождения томных девиц, под названием «Стереобар», навсегда осталось «Стервятником». Вот в «Щель» мы и нырнули не сговариваясь.
Только я заявил, что — коньяк. Ну его в задницу, этот портвейн.
— Ты, Коль, здорово все понял, — закурил Сурков — Я вот, вернулся, и маялся. А ты четко все просек. И вправду, ловить здесь нечего. А как свалить? Я же вижу, ты что-то задумал. Колись!
— Давай, Серега, за встречу. За то, что отслужили.
И мы накатили.
— Ты, кстати, следил что ли, за военкоматом?
— Да нет. Нинка. Секретарь военкома. Всего одна шоколадка, и я знаю, что ты объявился.
— И здесь ты успел! Я было собрался переодеться, встретить её с работы, погулять вдоль ресторана.
— Ты легально решил выехать?
— Ну да, только пока не придумал как.
— Я смотрю, ты вроде форму не растерял, руки вон… Я запросто проведу нас за кордон с Колы. Я там все излазил.
— Это как?
— Уйдем лесами в Норвегию. Там недалеко.
— Обалдеть! Ты, Сурков, на службе даже лес видел?
— Ты кого щас мудаком назвал?
Мы чокнулись, и еще выпили. Сурков ушел к стойке и вернулся с двумя бутерами, с финским сервелатом. Кроме нас двоих, и буфетчицы, в рюмочной никого.
— И как ты видишь наш эпический переход?
— Очень просто, приезжаем в Спутник, как бы к моим пацанам, с которыми я служил. А потом уезжаем. Только не на восток, а бегом — в Норвегию. Там прибегаем в аэропорт и говорим, что туристы, заблудились. Но раз так вышло, выбираем свободу.
— А дальше?
— Что, дальше?
— Оказаться за кордоном может любой дурак. Но на что жить? Где? И что у тебя с норвежским языком? Это не говоря о том, что там, на Коле, у местных всех — ЗП в паспорте.
— Ты забыл? У нас же тоже.
— Хм. Действительно.
— И вообще, я по твоей хитрой роже вижу, что ты что-то придумал. Рассказывай.
— Давай завтра? Слишком уж ты энтузиаст. Нужно посмотреть на тебя с похмелья…
И мы разлили еще по одной.
Глава 12
Я проснулся оттого, что в плечо мне сильно чем-то кололо. Продрав глаза, увидел голую девушку в моем армейском кителе. Она прижалась во сне ко мне, и уколола значком. Это Света.
В «Щели» мы только размялись. А потом случился загул, что и положен вернувшемуся из армии. Он закончился вечером, в общежитии рыбоконсервного завода. Сурков привел меня в гости, и познакомил с двумя девицами, нашими ровесницами. Леной и Светой. Суркова и Лены в комнате не наблюдается. А мы со Светой заснули пару часов назад, воплощая все, что мой пьяный мозг смог вспомнить из Камасутры. Последний акт я исполнил, прислонив девушку лицом к стене, и зачем-то одев её в мой китель. Интересно, что бы по этому поводу сказал старик Фрейд? Потом нас сморило. А теперь