Читать интересную книгу Параллельный катаклизм - Федор Березин

– Так война же, милок, – посмотрела на него старушенция с удивлением.

– Но так ведь не на нашей же территории, бабушка, или я чего-то не понимаю?

– Еще бы на нашей, кто же пустил бы сюда этих окаянных?

– И сильный голод был?

– Я, дорогой, тогда маленькой была, но помню. Вот помню, что отец мой покойный ходил есть в специальную закрепленную за управленцами столовую. Там их кормили – будь здоров. Честный он у нас был. Мы тут с матерью крохи последние с хлебной порции подбирали, а он не мог ничего принести оттуда, не положено, видите ли. Мать уж слепнуть начала от недоедания; братишка, царство ему небесное, прыщей своих корку засохшую сковыривал и жевал. Потом мать уговорила батю – стал брать сына с собой на обед, делил с ним порцию поровну, а мы с мамой смогли его хлебный брикетик лопать. Как я тогда брату завидовала. Залезу на окно и плачу, говорю маме: «Папка меня не любит, он только Павлика любит!» И мама плачет со мной, не знает, что сказать. Такое было время. – Старуха уставилась перед собой, погрузившись взглядом во внутреннее пространство, сквозь годы и пласты памяти.

«Неужели она правда так стара? – раздумывал Панин. – Неужто помнит эту неизвестную нам Вторую мировую?» Старуха представляла собой историческую ценность, стоило потратить время и поговорить с ней еще о тех далеких событиях. Он даже увлекся. Он даже несколько потерял бдительность. А ведь вокруг был мир, реальный, хоть и параллельно расположенный, сложный, живой и опасный для пришельца.

Милиционера Панин заметил, когда тот был совсем рядом, он оказался так близко, что даже, наверное, слышал обрывок их милой беседы.

– Сержант Лазарев, московская милиция, – представился он, козырнув и глядя на Панина очень внимательными, прищуренными глазами. – Прошу предъявить документы! И вас, гражданочка, тоже!

– Так я же здесь, милок, живу, дома у меня паспорт, квартира «пять», кого хочешь спроси, – раскраснелась старушка.

Панин полез в карман, между делом изучая окрестности в поисках остальной московской милиции. Но город был велик, нужно было бдить во всех районах – в визуально наблюдаемой местности хватало сержанта Лазарева.

– Я здесь по служебному делу, сержант, – переходя на полушепот сообщил Панин. – Вы своим появлением можете нарушить план нашей операции.

– Какой еще операции? – так же сбавляя тон, спросил сержант. Рука у него уже трогала кобур.

– Отойдемте-ка, Лазарев, в сторонку, – посоветовал Панин, извлекая из кармана какую-то красную корочку и тут же пряча ее назад.

– Покажите, покажите документ! – снова потребовал милиционер, но все же шагнул за Паниным в сторону подъезда.

Они сделали еще несколько шагов, но кобур уже был расстегнут, и скоро силы могли стать не равны. И пришлось делать все при свете дня, на виду у окон и бабушки-ветерана, а не тусклой безжизненности подъезда.

Руки Панина совершили несколько быстрых, неуловимых движений, и сержант Лазарев осел, просыпался вниз, подобно внутренностям освобождаемого от груза мешка. Панин успел подхватить его до падения и живенько доволочь до входной двери. Бабушка открыла рот от удивления, а Панин, загородившись дверью, уже шарил по карманам нейтрализованного правозаконника. Он нашел документы там, где и планировал, около сердца во внутреннем кармане. Очень хотелось прихватить и пистолет, но, скорее всего, это было бы лишнее.

– Вызовите милицию! – скомандовал он бабушке, пролетая мимо. – И «Скорую помощь», «Скорую помощь» не забудьте.

А ноги уже уплотняли секунды, сводя пространство и время к единому знаменателю. Прав был Эйнштейн, что ни говорите.

5. Традиции

«Кавалерийская дивизия имени Григория Ивановича Котовского» – вот как это называлось по-официальному. Ну а для немцев это была лютая смерть. Она прошла с боями всю Румынию, Венгрию, Чехословакию и Польшу, а теперь на пути ее лежала сердцевина Германии. Вам смешно? Кто же воюет конями в двадцатом веке, в веке машин и роящихся покуда только в мозговитых головах безумцев управляемых атомных реакций? Однако идет своим чередом осень сорок первого года, и совсем недавно в большинстве армий мира присутствовала конница. Просто теперь нет уже этих стран как самостоятельных образований. Да еще, конечно, ни одна из них не имела столько конных дивизий, как СССР, ну что ж, и от тайги до британских морей…

Вам все равно смешно? Над вашей макушкой никогда не свистела острая металлическая штуковина, называемая саблей? А неслась ли на вас когда-нибудь тысяча пышущих паром, взмыленных галопом лошадей, с людьми на спинах? И видели ли вы, сквозь неожиданно возникающее марево, перекошенные жестокостью лица этой тысячи всадников? Да, конечно, не видели, ибо тот, кто такое наблюдал, обычно уже не мог передать по наследству свои впечатления.

Понятно, что пулемет, а может, десяток пулеметов, установленных заблаговременно в нужном направлении, снаряженных под завязку и снабженных прикованными цепями расчетами, могли бы остановить эту лавину. Возможно, могли бы. И не в том дело, что, кроме шашек, у конников, понятное дело, в наличии «ППШ» и косят они очередями, не выскакивая из седел. А дело в том, что направление атаки выбирается заблаговременно и само время назначается наступающей стороной, потому как это, конечно, конное воинство, но нового социального строя, и есть у них авиация, которая выдает координаты, а часто и поддерживает сверху предварительным бомбометанием.

А еще надо не забывать, что воюет эта Красная дивизия с людьми, а люди существа живые и потому не окончательно предсказуемы, но тем не менее программируемы предварительной психической обработкой. И чем дальше уходила дивизия имени Г. И. Котовского от родной границы, тем сильнее впереди нее расходилась кругами паника. А потому, если где-то вырезала дивизия тысячу, то выплескивалась молва о десяти тысячах, а через некоторое время само число боев начинало в разговорах удваиваться и утраиваться, а когда числа вымышленные затирали окончательно реальные, тогда уже алгебра количества погибших начинала жить своей жизнью и, умножаясь и делясь, уносилась ввысь геометрической прогрессией. И когда просачивался среди фрицев слух, что где-то снова прорвали фронт, все сразу очень сильно интересовались, на том ли участке находится сейчас дивизия имени Котовского, и если оказывалось, что на том, – серели лица и расширялись глаза.

Так что не смейтесь, жива еще конница и даже очень необходима!

6. Аллюр

В том грохоте, глушащем звуки даже на расстоянии километров, можно не слишком таиться. Можно, отгибая встречную сухую ветвь, неожиданно сломать ее, и ничего не случится. Можно говорить в голос с едущим позади товарищем и не прерывать лошадиное ржание, которое ты чувствуешь заблаговременно по вскинутой вверх такой родной и огромной морде, не наклоняться при этом, прислоняясь к теплому уху, и не предупреждать будущее спокойным шепотом: «Тихо, тихо, Огонек, молчи – всякая сволочь вокруг бродит», поглаживая под большущим черным глазом свободной ладонью. Многое можно, только нельзя забывать внимательно вглядываться вперед, в стороны, да и назад тоже, а еще вслушиваться, сквозь дальний шум танковых пушек, селектируя звуковую какофонию доставшегося нам мира – нельзя допустить, чтобы где-то поблизости клацнул незамеченным пулеметный затвор или раздалась беспорядочная нерусская речь в командной тональности. Слишком мало их в этом рейде-разъезде, и негоже растрачивать лошадей и товарищей в бессмысленных маленьких боях – у них впереди жирная, славная своей значимостью цель. И надо дойти без потерь, потому как неизвестно точно, сколько они там положат этих самых товарищей и тех же самых лошадок. И хочется скакать в галоп, ускоряя развязку, какой бы она ни была, потому как вон она – цель путешествия и кровавой охоты на людишек, периодически выдает себя ударами по перепонкам, солидными такими ударами, будто в самое ухо просовывают исправный Царь-колокол. Но нужно ехать не торопясь, с опаской, не угодить в засаду и беречь копящееся конское напряжение для грядущего стремительного броска.

– Давай я пойду вперед, Ренат, – предлагает скачущий вторым Сережа Лоза.

– Не стоит, Серый, – без улыбки улыбается Джумахунов. – В следующий раз.

А какая, к черту, разница, размышляет он про себя, если впереди, в засаде, «МГ-34», на две сошки поставленный, то первый ты или второй – разница невелика – всех положат, как оловянных солдатиков. Были у него когда-то в другой жизни, в неизмеримо далеком, как звезды, Бишкеке такие солдатики. Он не помнил, откуда они у него появились, кто из взрослых купил их или выменял на что-нибудь, может, они присутствовали в их маленьком домике с самого рождения. Зато он помнил их всех – всех своих оловянных воинов. А еще старый дедуля-аксакал из соседнего дома, почему-то не имеющий ни детей, ни внуков, ни даже жены, преподнес ему однажды вырезанных из дерева малюсеньких конников. Он понятия не имел до этого, что старик такой мастер. И вот тогда, наверное, все и началось, мыслил далее Джумахунов, улетая частью сознания в неизмеримые глубины или выси памяти. Теперь эта явившаяся неизвестно откуда конница всегда и неизменно решала исход производимых на глиняном полу боев в пользу того отряда, за который сражалась, она всегда сваливалась на врагов как снег на голову, прячась за старой тумбочкой или за свернутым рулоном верблюжьим одеялом. Вот, может, с того момента все и вытекло, продолжает рассуждения Джумахунов. Доигрался. Он снова улыбается без улыбки. А еще он продолжает вслушиваться попривыкшими к грохоту канонады ушами в обманчивую ближнюю тишину.