Читать интересную книгу Джузеппе Бальзамо (Записки врача). Том 2 - Александр Дюма

– Какие красивые цветы! – заметил король. – А вы собираетесь изменить сад… Кто же снабжает ваших людей такими цветами? Почему бы не оставить их для вас?

– Да, в самом деле, прекрасный букет!

– Садовник благоволит к мадмуазель де Таверне… Кто у вас садовник?

– Не знаю, сир. Этими вопросами ведает господин де Жюсье.

Король обвел комнату любопытным взглядом, выглянул наружу, во двор, и вышел.

Его величество отправился через парк в Большой Трианон. Около входа его ждали лошади: после обеда он собирался отправиться в карете на охоту и пробыть там с трех до шести часов вечера.

Дофин по-прежнему измерял высоту солнца.

Глава 9.

ЗАГОВОР ВОЗОБНОВЛЯЕТСЯ

Пока его величество прогуливался в саду Трианона в ожидании охоты, а заодно и, не теряя времени даром, старался успокоить де Шуазеля, Люсьенн превратился в место сбора испуганных заговорщиков, слетавшихся к графине Дю Барри подобно птицам, учуявшим порох охотника.

Обменявшись продолжительными взглядами, в которых сквозило нескрываемое раздражение, Жан и маршал де Ришелье вспорхнули первыми.

За ними последовали рядовые фавориты, привлеченные немилостью, в которую едва не впали Шуазели; однако, напуганные возвращенной ему королевской милостью и лишенные поддержки министра, они все же возвращались в Люсьенн, чтобы посмотреть, довольно ли еще крепко дерево и можно ли за него уцепиться, как раньше.

Утомленная своими дипломатическими ухищрениями и лаврами обманчивого триумфа, графиня Дю Барри отдыхала после обеда. Вдруг раздался страшный грохот, и во двор, словно ураган, влетела карета Ришелье.

– Хозяйка Дю Барри спит, – невозмутимо проговорил Замор.

Жан с такой силой отшвырнул его ногой, что дворецкий в расшитом костюме покатился по ковру.

Замор пронзительно, закричал.

Прибежала Шон.

– Как вам не стыдно обижать мальчика, грубиян! – воскликнула она.

– Я и вас вышвырну вон, если вы немедленно не разбудите графиню! – пригрозил он.

Но графиню не нужно было будить: услыхав крик Замора и громовые раскаты голоса Жана, она почувствовала неладное и, накинув пеньюар, бросилась в приемную.

– Что случилось? – спросила она, с ужасом глядя на то, как Жан развалился на софе, чтобы прийти в себя от раздражения, а маршал даже не притронулся к ее руке.

– Дело в том.., в том., черт подери! Дело в том, что Шуазель остался на своем месте.

– Как?!

– Да, и сидит на нем тверже, чем когда бы то ни было, тысяча чертей!

– Что вы хотите этим сказать?

– Граф Дю Барри прав, – подтвердил Ришелье, – герцог де Шуазель силен, как никогда!

Графиня выхватила спрятанную на груди записку короля.

– А это что? – с улыбкой спросила она.

– Вы хорошо прочитали, графиня? – спросил маршал.

– Но.., я умею читать, – отвечала графиня.

– В этом я не сомневаюсь, однако позвольте мне тоже взглянуть…

– Ну разумеется! Читайте!

Герцог взял бумагу, развернул ее и медленно прочел:

«Завтра я поблагодарю де Шуазеля за его услуги. Можете в этом не сомневаться.

Людовик».

– Ведь все ясно, не правда ли? – спросила графиня.

– Яснее быть не может, – поморщившись, отвечал маршал.

– Ну так что же? – спросил Жан.

– Да ничего особенного: победа ожидает нас завтра, ничто еще не потеряно.

– Как завтра? Но король написал это вчера. Значит «завтра» – это сегодня.

– Прошу прощения, сударыня, – заметил герцог, – так как письмо не датировано, «завтра» навсегда останется днем, следующим за тем, в который вы пожелаете увидеть свержение де Шуазеля. На улице Гранж-Бательер, в ста шагах от моего дома, есть кабаре, а на нем – вывеска, на которой красными буквами написано: «У нас будут отпускать в кредит завтра». «Завтра» – значит «никогда».

– Король над нами посмеялся! – воскликнул разгневанный Жан.

– Этого не может быть, – прошептала ошеломленная графиня, – не может быть: такое мошенничество недостойно…

– Ах, графиня, его величество – любитель пошутить! – сказал Ришелье.

– Герцог мне за это заплатит, – продолжала графиня в приступе ярости.

– Не стоит за это сердиться на короля, графиня, не следует обвинять его величество в подлоге или в надувательстве, нет, король исполнил, что обещал.

– Что за чепуха! – обронил Жан, удивленно пожав плечами.

– Что обещал? – вскричала графиня. – Поблагодарить Шуазеля?

– Вот именно, графиня. Я сам слышал, как его величество благодарил герцога за услуги. Знаете, ведь это можно понять по-разному: в дипломатии каждый понимает так, как ему нравится. Вы поняли так, а король – иначе. Таким образом, даже «завтра» уже не вызывает споров; по-вашему, именно сегодня король должен был выполнить свое обещание: он его выполнил. Я сам слышал, как он благодарил де Шуазеля.

– Герцог! Мне кажется, сейчас не время шутить.

– Уж не думаете ли вы, графиня, что я шучу? Спросите у графа Жана.

– Нет, черт возьми, нам не до смеха! Нынче утром король обнял Шуазеля, приласкал, угостил его, а сию минуту они вдвоем гуляют под ручку по Трианону.

– Под ручку! – повторила Шон, проскользнув в кабинет и воздев руки к небу, подобно новоявленной отчаявшейся Ниобее.

– Да, меня провели! – проговорила графиня. – Однако мы еще посмотрим… Шон, прикажи расседлать лошадей: я не еду на охоту.

– Прекрасно! – воскликнул Жан.

– Одну минуту! – остановил его Ришелье. – Не надо поспешных решений, не надо капризов… Ах, простите, графиня; я, кажется, позволил себе давать вам советы. Прошу прощения.

– Продолжайте, герцог, не стесняйтесь. Мне кажется, я потеряла голову. Вот что получается: я не хочу заниматься политикой, а когда наконец решаюсь вмешаться, получаю удар по самолюбию. Так что вы говорите?

– Я говорю, что сейчас не время капризничать. Послушайте, графиня: положение трудное. Если король дорожит Шуазелями, если на него оказывает влияние супруга дофина, если он так резко рвет отношения, значит…

– Что «значит»?

– Значит, надо стать еще любезнее, графиня. Я знаю, что это невозможно, однако невозможное становится в нашем положении необходимостью: так сделайте невозможное!

Графиня задумалась.

– Потому что иначе, – продолжал герцог, – король может усвоить немецкие нравы!

– Как бы он не стал добродетельным! – в ужасе вскричал Жан.

– Кто знает, графиня? – вымолвил Ришелье. – Новое всегда так притягательно!

– Ну, в это я не верю! – возразила графиня, отказываясь понимать герцога.

– Случались на свете вещи и более невероятные, графиня; недаром существует выражение: волк в овечьей шкуре… Одним словом, не надо капризничать.

– Не следовало бы, – поддакнул Жан.

– Но я задыхаюсь от гнева!

– Еще бы, черт побери! Задыхайтесь, графиня, но так, чтобы король, а вместе с ним и господин де Шуазель ничего не заметили. Задыхайтесь, когда вы с нами, но дышите, когда вас видят они!

– И мне следует ехать на охоту?

– Это было бы весьма кстати!

– А вы, герцог?

– Если бы мне пришлось бежать за охотой на четвереньках, я бы и то за ней последовал.

– Тогда в моей карете! – вскричала графиня, чтобы посмотреть, какое выражение лица будет у ее союзника.

– Графиня, – отвечал герцог с жеманством, скрывавшим его досаду, – эта честь для меня столь велика, что…

– Что вы отказываетесь, не так ли?

– Боже сохрани!

– Будьте осторожны: вы бросаете на себя тень.

– Мне бы этого не хотелось.

– Он сознался. Он имеет смелость в этом сознаться! – вскричала Дю Барри.

– Графиня! Графиня! Де Шуазель никогда мне этого не простит!

– А вы уже в хороших отношениях с де Шуазелем?

– Графиня! Графиня! Разрыв поссорил бы меня с супругой дофина.

– Вы предпочитаете, чтобы мы вели войну порознь и не деля трофеев? Еще есть время. Вы не запятнаны, и вы еще можете выйти из заговора.

– Вы меня не знаете, графиня, – отвечал герцог, целуя ей ручку. – Вы заметили, чтобы я колебался в день вашего представления ко двору, когда нужно было найти платье, парикмахера, карету? Вот так же и сегодня я не стану колебаться. Я смелее, чем вы думаете, графиня.

– Ну, значит, мы уговорились. Мы вместе отправимся на охоту, и под этим предлогом мне не придется ни с кем встречаться, никого выслушивать, ни с кем разговаривать.

– Даже с королем?

– Напротив, я хочу с ним пококетничать и довести его этим до отчаяния.

– Браво! Вот прекрасная война!

– А вы, Жан, что делаете? Да покажитесь же из-за подушек, вы погребаете себя живым, друг мой!

– Что я делаю? Вам хочется это знать?

– Ну да, может, нам это пригодится.

– Я размышляю…

– О чем?

– Я думаю, что в этот час все куплетисты города и окрестностей высмеивают нас на все лады; что «Нувель а ла Мен» нас разрезают, словно пирог; что «Газетье кирассе» знает наше самое больное место; что «Журналь дез Обсерватер» видит нас насквозь; что, наконец, завтра мы окажемся в таком плачевном состоянии, что даже Шуазель нас пожалеет.