Читать интересную книгу Ледяна колокольня - Степан Писахов

Лес сухостойник был. Я выбрал лесину, кинул веревку на вершину да дернул рывком. Выдернул лесину. Пока лесина падала, сухи ветки обломились. Кучу надергал, на сани навалил, сказал Карьку:

– Вези к старухе да ворочайся, а я здесь подзаготовлю!

Карька головой мотнул и пошел.

А я лег поудобней. Лежу да на лесины веревку накидываю. И так, лежа да отдыхаючи, много лесу на валил.

Карька до потемни возил. С последним возом и я домой пришел.

Баба то моя с ног сбилась, дрова сваливала да укладывала. А я выотдыхался.

Баба захлопотала, и самовар скорей согрела, и еду на стол поставила. Меня, как гостя, угощат за то, что много дров заготовил.

С того разу я за дровами завсегда без топора езжу. Только табаком запасаюсь, без табаку день валяться трудно.

Угольно железо

Запонадобилось моей бабе уголье, и чтобы не покупно, а своежжено. Я было попытал словом оттолкнуться.

– Не робята у нас, хватит с нас, робята будут сами добудут.

Баба взъерошилась. На всяки лады, на всяки манеры меня изругала.

– Семеро на лавке, пять на печи, ему все еще мало! Я от шума, от жониной ругани подальше. Из избы выбрался, сел, подумал о работе и разом устал. Отдохнул, про работу вспомнил – опять устал. Так до полден от несделанной работы отдыхал. Время обеденно, жона меня кличет:

– Старик, уголье нажег?

– Нажгу ужо!

За подходящим материалом надо в лес идти, а мне неохота. Я осиннику наломал – тут под рукой рос, кучу наклал, зажег. Горит, чернет, а не краснет. Како тако дело? Водой плеснул – созвенело, в руки взял – железо. Я из осинника всяких штук хозяйственных настругал самоварну трубу, и кочергу, и вьюшки, заслонки, и чугунки, и ведра, лопату, ухваты. Ну всяку полезность обжег жоне принес, думал будет сыта. А жона обновки уголь но-железны заперебирала, языком залопотала:

– Поди скоро, старик, нажги, принеси щипцы, грабли да вилы, железной поднос, на крышу узорный обнос, сковородки, листы да гвоздей не забудь, новы скобы к избяным и к банным дверям, да флюгарку с трещоткой, обручи на ушат, рукомойник, лоханку, пуговицы к сарафану, пряжки к кафтану. Я отдохну, снова придумывать начну. Иди, жги, поворачивайся!

Я свернулся поскоре, пока баба не надумала чего несуразного. Все по бабьему говоренью нажег, к избе приволок. Все очень железно и очень угольно.

Кабы тещина деревня была на этом берегу, ушел бы, там чаю напился бы, блинов, пирогов, колобов наелся бы. И так всего, о чем подумал, захотел, что придумал мост через реку построить и к теще в гости идти.

Обжег большущу осину со столб ростом. Столб этот в берег вбил, начало мосту сделал. Сел около, соображаю: какой меры, какого вида штуки для моста обжигать?

Анжинер царской налетел на меня, криком пыль поднял.

– По какому полному праву зачал мост строить, ковды я, анжинер казенный царской, плана еще не составил и денег на постройку не пропил? Строить перестать, столб убрать! Я ему в ответ:

– Не туго запряжено, можно и вобратно повернуть, а столб дергать мне неохота.

Столб-то хошь и из осины, да железной, его не срубишь, нижний конец в земле корни пустил, его не выдернешь. Бились-бились, отступились. Весной столб Уйму спас.

Вот как дело было. Вода заподымалась, берег заподмывало. Гляжу – дело опасно. Уйму смоет н на друго место унесет. На новом необсиженном месте ловко ли сидеть будет? Я Уйму веревкой обхватил, к столбу прихватил накрепко.

Наша Уйма вся была в одном месте, дома кругом стояли. Из окошек в окошки все было видать, у кого что делают, кто что стряпат, варит. Бывало, кричат через улицу: «Марья, щи кипят, оттащи от огня». Друга кричит: «Дарья, тащи пироги, смотри – пригорят!» Согласно жили. Все у всех на виду. Водой Уйму подмыло и с места сдернуло! Веревка деревню удержала, по берегу вытянула. Так и теперь стоит. Не веришь – сходи проверь. Пока с одного конца до другого дойдешь, не раз ись захошь.

С промыслом мимо чиновников

В старопрежно время над нами, малограмотными, всячески измывались да грабили. К примеру скажу приходили мы с промысла и чуть к берегу причаливали чиновники да полицейски уж статьи выписывали и сосчитывали, сколько взять:

– Приходно. Проходно. Причально. Привально. Грузово. Весово.

Это окромя всяких сборов, поборов, налогов да взяток. И мы свои извороты выдумывали.

Раз акулу добыли. Страшенна, матеруща, увязалась за нами. Акула в море, что щука в реке, что урядник в деревне. Щуку ловим на крючок и акулу на крючок. На щуку крючок с вершок, а на акулу крючище сладили аршин десять, для крепости с якорем запустили.

Акула дожидалась, разом хапнула и попалась! Сала настригли полнехонек пароход, все трюмы набили и на палубе вровень с трубой навалили. Шкуру акулью за борт пустили.

Налетел шторм. Ревет, шумит, море выворачиват! А мы шкурой от бури загородились, нас и не качат. Едем, чай пьем, песни распевам, как в гостях сидим.

К городу заподходили. Жалко стало промысел в чиновничью ненасытну утробу отдавать.

Мы шкурой акульей пароход накрыли и перевернули кверху килем. Едем, как аварийны, переоболоклись во все нежелобно, староношено. Лица кислы скорчили, видать, что в бурю весь живот потеряли. Ну, мы-то мы, про нас неча и говорить, а пароход-то, пароход-то, подумай-косе! Ведь как смыслящий, тоже затих, машину пустил втихомолку.

Нам страховку выдали и вспомоществование посулили. Посулить-то посулили, да не дали, да мы не порато и ждали.

Проехали с промыслом мимо чиновников – само опасно это место было. Пароход перевернули, он и заработал в полный голос, и винтом шум поднял, и засвистел во все завертки!

Сало той акулы страсть како скусно было. Мы из того сала колобы пекли и таки ли сытны колобы, что мы стали впрок наедаться. И так ведь было: колоб съешь – два месяца сыт!

У нас парень один – гармонист Смола – наелся на год разом. И показывался ездил по ярманкам. Сделали ему ящик стеклянный с дырочкой для воздуху.

Смолу смотрели, деньги платили, а он на гармони нажаривал. И все без еды, и ись не просит, и из ящика не просится. Учены всяки наблюдения делали: и как дышит, и как пышет.

Попы Смолу святым хотели сделать и доход обещались пополам делить, да Смола поповского духу стеснялся.

Год попоказывался, полну пазуху денег накопил и устал. Сам посуди, как не устать: глядят да глядят, до кого хошь доводись – устанет.

Мне эти колобы силу давали. Жона стряпат да печет, а я ем да ем. Жона только приговариват:

– Не в частом виданьи еки колобы, да в сытом еданьи. Ешь, ешь, муженек, я сала натоплю, да еще напеку!

Наелся я досыта. И така сила стала у меня, что пошел на железну дорогу вагоны переставлять, работал по составу составов. Вагоны одной рукой подымаю и куды хошь несу. Составы одноминутно составлял.

Раз слышу: губернатор с чиновниками идет и слова выкидыват таки:

– Потому это я ехать хочу, что с кажной версты получу прогоны за двенадцать лошадей, доходно дело мне ездить, еда и проезд готовы.

«Ох, ты,– думаю,– прогоны получит, а деньги с кого? Деньги с нас, с мужиков да с рабочих».

Стал свору губернаторских чиновников считать и в уме держу, что всякому прогоны выплатят.

Слышу пенье-завыванье. Заголосили голоса пронзительны, а за ними толсты зарявкали. Я аж присел и повернулся.

К поезду архиерей идет, его монашки подпирают и визжат скрозь уши. За монашками дьякона-басищи, отворят ротищи, духу наберут, ревом рыгнут – так земля стрясется.

Монашки все кругленьки, да поклонненьки, буди куры-наседки, идут, да клюют, и без устали поют. Чиновники индюками завыступали перед монашками. А я все счет веду: архиерею опять за двенадцать лошадей, монашки да дьякона тоже взять не опоздают.

Вот дождал, ковды все в вагон залезли. Хватил тот вагон да в лес, в болото снес с губернатором, с архиереем и со всей ихней сворой.

Сам скоре домой, чаю горячего с белыми калачами напился, и сила пропала. От чаю да от калачей белых человек слабнет. Для того это сделал, чтобы по силе меня не разыскали.

Губернатор да архиерей с сопровожатыми из вагона вылезли, в болоте перемазались, в частом лесу одежу оборвали. До дому добрались в таком виде, что друг на дружку не оглядывались. В тот раз и за прогонами не поехали.

Своя радуга

Ты спрашивать, люблю ли я песни? – Песни? Без песни, коли хошь знать, внутрях у нас потемки. Песней мы свое нутро проветривам, песней мы себя, как ланпой, освещам.

Смолоду я был песенным мастером, стихи плел. Девки в песенны плетенки всяку ягоду собирали.

Песни люблю, рассказы хороши люблю, вранье не терплю! Сам знать, что ни говорю – верно, да таково, что верней и искать негде.

Раз ввечеру повалился спать на повети и чую: сон и явь из-за меня друг дружке косье мнут. Кому я достанусь? Сон норовит облапить всего, а явь уперлась и пыжится на ноги поставить.

Мне что? Пущай в себе проминаются. Я тихим манером да в сторону, в ту, где девки песни поют.

Мимо песня текла широка, гладка. Как тут устоишь? Сел на песню, и понесло, и вызняло меня в далекой вынос.