Читать интересную книгу О чем они мечтали - Максим Михайлович Подобедов

на поле брани богатырь, безвольно раскинув полные, словно из надутой резины, посиневшие руки и ноги. Мокрые длинные волосы его закрывали весь лоб и даже глаза и нос.

Ершов повернул его на бок и ладонями надавил на мягкую спину и жирный живот. Из носа и рта Жихарева хлынули мутные ручьи воды. Когда она вся вылилась, Алексей стал делать искусственное дыхание.

Вскоре Жихарев шумно потянул воздух, всхрапнув, точно спросонок.

Половнев обрадованно закричал:

— Дышите, дышите сильней! Жив, жив хлопец! Вот же грех какой, чуть не загубили человека! А все ты! — набросился он на Ершова. — Разинул рот и смотрит! Рыбак тоже!

— При чем же я, — уныло отбивался Ершов, продолжая раскачивать руки Жихарева.

— Хватит… Чего взялся-то! Теперь будет жив, — сказал Половнев, останавливая Ершова.

Очнувшись, Жихарев понял, какая страшная опасность миновала его. Небольшая заводь с берегами, заросшими камышом и ракитами, грязное илистое дно, и он — мертвый, в майке и трусах. Рыбы стаями тычутся в него своими тупыми мордами со всех сторон. Черные жучки, клешнястые раки ползают по лицу… «И в распухнувшее тело раки черные впились…» Брр! Умереть так некрасиво в двадцать восемь лет! И все погибло бы, и не стало бы поэта Жихарева!

Он поднял затуманенные серые глаза на Половнева, не сводившего с него напряженно-пытливого взгляда, затем на Ершова, сидевшего рядом. Оба кузнеца в своих мокрых посконных рубахах и портах, с которых стекала ручьями вода, показались ему такими хорошими! Они вырвали его из лап водяного, спасли ему жизнь!

Чувствуя еще слабость во всем теле и легкое головокружение, он привстал, опершись на локоть, потом сел, пальцами забросил волосы назад.

— Спасибо вам! Выходит, чуть не угодил я на завтрак щукам! — пошутил он, и на лице его появилось слабое подобие улыбки. Глаза у него были мутные, губы и уши с синевой.

2

Половнев собирался варить уху на свежем воздухе, но теперь это желание пропало. Какая там уха! Чуть корреспондента не утопили! Узнает Александр Егорыч — такую головомойку задаст, света невзвидишь.

Рыбаки сняли с себя мокрое белье, выжали из него воду, оделись в сухое. Обратно ехали угрюмые, молчаливые. Скоро все согрелись, и Жихарев совсем уже отошел, лицо его зарумянилось. Но на душе у него было муторно. Он не решался взглянуть прямо в глаза кузнецам. Казалось, они окончательно поняли, что никакой он не рыбак, а самый обыкновенный хвастун. Объяснить бы им, как это получилось: место глубокое, оступился, глотнул воды… Но стыдно было признаться, что он, кроме всего прочего, и плавать-то почти не умеет.

Когда приближались к селу, за излучиной какая-то девушка запела песню. Слов нельзя было разобрать, но мотив доносился отчетливо. Это была старинная русская песня о том, как «по морю, морю синему плыла лебедь с лебедятами».

Жихарев заинтересованно прислушался. Звуки песни, чистые, задушевные, хватали за сердце. Они так свободно, непринужденно парили в воздухе над лугом, над речкой, над заросшими кудрявым ивняком берегами, что казались голосом самой окружающей природы, освещенной солнцем, недавно проглянувшим сквозь разреженные облака.

Перестав грести, Жихарев задумчиво глядел, как с приподнятого весла медленно стекали оранжевые крупные капли.

Ершов, заметив, что он слушает, тихо сказал:

— Галя поет…

— Кто такая? — спросил Жихарев.

Ершов кивнул на Половнева, тоже о чем-то задумавшегося.

— Дочка его.

— Какой чудесный голос! — восхищенно проговорил Жихарев. — По-моему, с таким голосом она могла бы певицей стать.

Половнев угрюмо посмотрел сперва на Жихарева, потом на Ершова.

— Певицей! — недовольно проворчал он. — Зачем ей в певицы? Вы не вздумайте самой Гале такое сказать. Втемяшится девке блажь в голову.

— Разве так уж плохо стать певицей, Петр Филиппыч? — спросил Жихарев.

Половнев отчужденно нахмурился:

— А чего хорошего в певицах этих? Не наше крестьянское занятие. Галя у меня по ученой части пойдет. Науку одолевать должны крестьянские и рабочие дети — песни пускай поют, кто полегче… посвободней!

Жихарев стал запальчиво доказывать, что Петр Филиппович заблуждается. Где бы ни объявился талант, его нельзя скрывать! Пообещал, вернувшись в город, обязательно сообщить о Гале руководителю областного хора товарищу Масленникову Ираклию Кирилловичу. Тот подержит ее с годик в хоре, а потом, глядишь, устроит в консерваторию. И через три-четыре года Петр Филиппович будет с удовольствием слушать свою родную дочь в передачах по радио из Москвы.

— Еще чего недоставало! — возмутился Половнев, недобро сверкнув черными глазами на Жихарева. — Нет уж… это совсем пустое. И я вас очень прошу… не надо.

— Но почему, почему? — недоумевал Жихарев. — Не хочется расставаться с дочерью? Так она же все равно вечно с вами не будет. Выйдет замуж и покинет отчий дом.

Пока спорили, лодка потихоньку выбралась за излучину, и рыбаки увидели девушку в синей юбке и светлой блузке, с засученными по локоть рукавами. Она что-то стирала.

Когда лодка уткнулась в берег, Ершов и Жихарев поздоровались с Галей, вышли на берег и принялись торопливо развешивать бредень на вбитых в землю кольях. Половнев, поручив дочери помочь молодым людям донести рыбу, положил на плечо два весла и направился домой.

— Рассердился старик, — тихо сказал Жихарев, сокрушенно покачав головой.

— Ничего. Он отходчивый, — успокоил его Ершов и полушепотом добавил: — А насчет Гали ты верно сказал… Знаешь, когда она запоет, народ сходится послушать.

— Ты познакомь-ка меня с ней, — попросил Жихарев.

ГЛАВА ПЯТАЯ

1

Правление колхоза находилось в старинном доме, в котором некогда жила дворня барина Шевлягина: мамки, няньки, прачки, повара и прочий простой люд. В те времена рядом стоял двухэтажный господский особняк с широкими окнами, просторным балконом, с которого видна была чуть не вся Даниловка из конца в конец. Осенью семнадцатого года он был разрушен до основания и растащен по кирпичику. Аникей Травушкин и другие богатеи подбили мужиков разорить господское гнездо дотла, чтоб, дескать, барину и его наследникам ворочаться некуда было.

Большая часть барского добра, начиная с серебряных ложек и кончая кирпичами разоренного дома, досталась богачам. А этот — длинный, десятка на полтора комнат, глаголью загибающий в сторону сада, — уцелел. В то время он был до отказа набит дворовыми. Мужики их не тронули. Но вскоре жильцы дома сами разбрелись кто куда. В доме обосновался волисполком со своими отделами. Когда волость перевели в Александровку, сюда перешло правление артели, остальные комнаты заняли под клуб, библиотеку, почту, сберкассу. Даже кооперативной лавке нашлось тут место в двух угловых комнатах.

Дом этот с первых дней революции и поныне служил местом притяжения людей. Здесь проводились собрания, совещания — зимой в помещении, летом на воздухе. Возле правления нередко кучились люди и