Да я и не льщу себе мыслью о том, что всем так уж хочется со мной здороваться. Как ни странно, но в нашем разномастном коллективе есть и друзья, но это далеко не все, мало того, что моё положение обязывает быть не всем приятным, надо признаться, и характер мой бывает скверный, могу и накричать не в меру. А кто из нас ангел?
Я думаю о том, что каждому новичку пришлось пройти довольно сложный цикл адаптации и, наверно, психологически было очень нелегко стать унифицированным винтиком гигантской летающей мясорубки.
Особенно трудно было женщинам. Мужики сюда шли в основном, за деньгами и сразу настраивались на простой казарменный лад нашей жизни. Дома их ждали любимые фрау и киндеры, задача стояла простая — перетерпеть. Завязать узелком ненужный на время вахты орган и перетерпеть. А потом махнуть в отпуск с пачкой денег, развязать, оторваться, настрогать новых киндеров, прихватить по случаю лёгкий роман на пляже и опять сюда.
А женщин затягивали разные сложные жизненные перетурбации. Большинство из них одиноки. Это неудачницы. У одних такая внешность, что в темноте мужики вздрагивают, другие потеряли веру во всё святое после серии разводов и измен, все они разные, но во всяком случае, на Земле их никто не ждёт.
Некоторые из них и сейчас ещё надеются найти себе принца именно в этой дыре, стараются хотя бы внешностью выделиться, проявиться, сохранить хоть что-то из нормального земного уклада существования, прихорашиваются, чистят пёрышки, наводят уют в своих камерах.
А вот детям легче, для них Ковчег — дом родной, зато на Земле они бы с ума сошли от пространства…
— Кээп!!.
— Фу ты, напугал!
Из бокового тоннеля на меня вываливается мощный бородатый мужик, похожий на разбойника из старинной иллюстрации в книге "Похитители бриллиантов", с ярким номером "533" на костюме.
Номера с цифры пятьсот имеют врачи и биологи.
Это Грэймс Хорс по кличке Носорог, биолог и неплохой человек, но вспыльчив и в минуты нервного возбуждения становится неуправляем, лицо его наливается краской и он прет напролом, доказывая свою правоту, были даже случаи спровоцированного им мордобоя, вещь необычайно редкая в нашем королевстве.
С Грэймсом я пытаюсь говорить без переводчика, кое-что научился понимать за эти годы.
— O, my gracious! Кэп, мне кажется, у меня что-то получилось.
— Грэм, ты завтракал?
— Да, спасибо, нет ещё. Лучше бы я поспал. Или сигаретку.
— Ты еще помнишь что такое табак? Ладно, рассказывай.
На лице у него яркий, ещё не рассосавшийся след присоски от дыхательной системы скафандра, видимо, только что слез со своего Глаза, наверно, там и всю ночь провёл, что ж, дни и ночи для нас понятия относительные, имеет право, он научник, человек свободный. Вот только как они обманывают Спрута? Ведь Первый при докладе должен мне сообщить, что столько-то человек находятся в косме, а этот паразит промолчал.
Но сейчас не хочется бурчать по поводу нарушения инструкции, и так я тут слыву большим занудой.
Грэймс пристраивается ко мне в кильватер и мы скачем вместе как в синхронном танце. Рассказ его недолог, но без переводчика очень сумбурен. Я в биологии почти ничего не понимаю, тем более, что биолог здесь — понятие весьма растяжимое, мы не можем иметь роскошь держать людей узкой специализации, но все же биолог — это явно никак не программист. Да ещё мой английский…
Хорошо, что я уже знаю почти всё, о чём он хочет сказать, потому что Шива давно мне это разболтал и не от того, что он болтлив, а по Инструкции, согласно которой начальник должен знать обо всех отклонениях в поведении. Даже у свободных.
Я слушаю вполуха, но думаю о том, что вот ведь сейчас я должен немедленно запретить все эксперименты в открытом космосе, мало того, косвенно уже запретил, Режим семнадцать вам не шутки! Представляю, какой поднимется кипеж, ведь ученые — люди одержимые, плохая еда или сон в скафандре в пусковой шахте им — семечки, а вот срыв работ — катастрофа.
Не потому, что они такие герои труда и созидания, а по той простой причине, что в понимании нового для них таится смысл жизни, ради которого они бросили на Земле очень многое.
Под булькающий голос Грэймса я вспоминаю, как года три назад мы выловили в космосе камень. Или он нас выловил. Неплохой такой булыжник неправильной формы, каменный пенёк размером с пятиэтажный дом. Обычный обломок планетных катаклизмов.
Боясь попасть под его удар, наши пилоты были вынуждены лавировать в пространстве, используя гравики, что весьма нелегко для нашей кружевной каракатицы, не имеющей никаких двигателей.
Камень двигался не спеша, медленно вращаясь и вёл себя странно, он не стал пролетать мимо, а на наши маневры ответил необычно — изменил свою траекторию. Совсем немного, но поскольку за ним следили пристально, как за врагом на ринге, отклонение заметили. Тогда и пришла мысль — поймать!
Мужики сумели постепенно замедлить скорость и притянуть булыган к себе, залезли на него, сильно рискуя жизнью, это вам не просто на корпус выйти, камень крутился в другой плоскости и мог оторвать страховку вместе с головами.
У нас, конечно, нет на станции никакого персонала для вылавливания камней и вся эта авантюра могла закончиться плохо, но молодые охранники, которым обрыдло неподвижно торчать на своих вахтах, с восторгом набросились на каменную махину.
Эти добры молодцы, как джигиты в цирке, или как ковбои на злого бычка, залезли на астероид, обложили щитами в нужных местах и постепенно заставили слиться со станцией, сделав обломок частью Ковчега.
Больше года шла эта работа, которая на фоне скучного рутинного полёта казалась таким же необычайным приключением, как освоение Северного Полюса. Сейчас пленник постоянно висит пред нашими очами, обляпанный листами гравитационного экрана и мы дрейфуем вместе.
Такой камень для космофизика — мечта. Залезай верхом, крутись вместе с ним, твори свои наблюдения. Честно говоря, как бывший технарь я ужасно позавидовал молодым ученым, которые именно так и сделали и даже затащили на камень какую-то старую стальную оболочку и сотворили себе в ней временное жилье безо всяких удобств, чтобы не терять времени на переезды.
Так вот, на этом неровно обтёсанном камне оказалось странное гладкое, даже отполированное место, размером с большую лужу или крохотное озерцо, метров десять в диаметре, напоминавшее донышко гигантской стеклянной бутылки, весь камень был обколотым, шершавым и грубым, а здесь, словно громадный глаз торчал из скалы, только без зрачка.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});