Высматривал он молодых приезжих разбойного и тюремного вида: таких хватало, они вваливались в зал сквозь вертящиеся стеклянные двери и спешили улизнуть от пытливых взглядов милиционеров, которых тоже хватало. За некоторыми, самыми «крутыми» мужиками Димка пускался в погоню, бесстрашно пытал у них:
— Здравствуйте, а вы не Егор? Не мой брат из Новгорода?
Некоторые из страшилищ охотно соглашались быть Егорами, но чуткий Димка видел — туфту гонят бандиты. Отбегал к памятнику и снова ждал.
Заприметил, но не обратил внимания на одного паренька, не особо высокого или рослого, в кирзовых сапогах, мятых черных брюках и зеленой ветровке, с линялым рюкзаком на одном плече: дачник или рыбак, или с болот ягодник на электричке вернулся.
Был парень худой, болезненный, на длинном носу болтались очки в толстой дешевой оправе. Войдя в зал, дачник огляделся и сразу потопал к Димке. Димка глядел на приближающегося, все больше уверяясь, что никакой это не брат-диверсант, брату около двадцати трех должно быть, а этому шибзику и двадцати-то нет.
— Привет, — сказал ему парень. — Ты меня не ищи, я уже нашелся. Извини, даже не знаю, как тебя зовут.
— Чего надо? — спросил Димка. — Милицию для тебя сей секунд устрою. Хочешь?
— Я Егор, твой старший брат. Нашу маму проведать приехал, вы меня телеграммой вызвали.
— Ну ладно, тогда я Дима, — и меньшой протянул руку для пожатия. — Ты уже опоздал, мама ночью умерла. Сегодня хоронить будут.
— Так что, мне не нужно ехать? — растерянно спросил Егор.
— Я тебя не гоню, — объяснил Димка. — Поехали на квартиру, на гроб поглядишь, можешь и на кладбище съездить. Все на тебя хотят посмотреть.
Они вышли из здания вокзала, пошли на остановку трамвая, все еще разглядывая друг друга.
— Это правда, что тебя долго в больнице держали, ну, под замком? — спросил невзначай Димка.
— Это правда. У меня отец пропал, когда я еще моложе тебя был. Его потом в Неве нашли. И еще один старик на моих глазах помер, я не выдержал и заболел. Сначала здесь в Ленинграде лечили, потом в Новгород увезли. Там из детприемника тоже пришлось в больницу направить.
— В дурку? — уточнил Димка.
— В дурку, — кивнул и почему-то засмеялся старший брат. — Но не к шизофреникам и не к олигофренам. К таким же мальцам с психическими травмами и шоками. После пожаров, катастроф, гибели родителей детей там держали, чтобы в себя пришли. Я сейчас сумасшедшим не считаюсь, даже свидетельство выдали. Если хочешь, дам прочитать, — Егор с готовностью остановился, скинул с плеча рюкзак.
— Некогда, двадцать пятый, наш трамвай подходит, — решил Димка. — Лучше я его дома прочитаю.
В квартире все свои и чужие женщины прибегали глазеть на Егора, он как-то стушевался, сел на стул, молчал и в стену смотрел. Димка его пожалел, провел к отцу познакомиться. Но отец, едва поздоровавшись, сразу убежал, у него хватало дел: машины заказать, оркестр привезти, водки и еды накупить, а еще цветы и временный памятник и чего-то еще... Димка позже столкнулся с отцом, когда тот втаскивал на кухню ящики с грохочущей водкой.
— Слышь, папа, вроде Егор этот не гопник и не уголовник. Наоборот, какой-то пришибленный.
— Думаешь? — с сомнением спросил отец.
— А чего думать! Вижу, и разговаривал с ним. Он даже не псих, справку показал, что вылеченный. Главное, очкарик, ведь все очкарики безобидные, у меня в школе, у нас во дворе. Вот, ей-богу!
— Не божись! — мгновенно вскипел отец. — Стыдно! А еще пионер, сын коммуниста, директора института, наконец! Должен понимание иметь. Если поп в дом пробрался, тебе вовсе не обязательно кресты класть.
Димке стало стыдно, покраснел и закивал.
— А с братом твоим вечером разберемся, что за штучка. Управимся с матерью, вернемся, выпьем и потолкуем. Мать умирала, просила, чтобы мы ему по жизни подсобили. Так что ты к нему привыкай, Димка. Мать просила, дело такое, должны последнюю просьбу...
Тут отец расплакался: громко, беспомощно всхлипывал, как маленький, отвернувшись к окну от заглядывающих из коридора людей. Димка деловито набрал воды из-под крана в стакан, подал отцу. И сам заплакал. Прискакала бабка Анисья, накапала отцу в воду кошачьей радости, а что отец не допил, сама с удовольствием выхлебала, будто лимонад. И снова завертелась кутерьма. Прощались с матерью в квартире, затем гроб взяли на руки мрачные небритые мужики с кладбища, понесли на выход. Матерно понукали друг друга, качая деревянный ящик на лестницах с бесцеремонной грубостью. Димка шел за ними, со страхом и злостью смотрел, как шныряет в стороны и вниз деревянная посудина с его мамой, и думал, что убьет их, если она выпадет.
У подъезда сбивчиво громыхал и завывал оркестрик, гудели машины и грузовик. Сбегались посмотреть люди из соседних подъездов и домов, невзирая на холодный мелкий дождь. Димка стоял мрачный, с отвращением прислушиваясь к шепотку толпящихся вокруг старух: «Сироткой остается... мачеху если приведут, она ему покажет лихо...» Их тетка причитала и плакала над серым равнодушным лицом мамы, хотя раньше тетка приезжала очень редко, потому что каждый раз ругалась с мамой.
Хотел было Димка убежать, спрятаться в автобусе. Отец перехватил, приказал стоять стойко у гроба, как солдату на посту. Так вот в школе он стоял со знаменем (второй год был в группе знаменосцев), неподвижный как истукан, на общерайонных пионерских сборах. С Егором хлопотали соседки, притащили откуда-то черный костюм и темную рубашку, заставили все это надеть, напялили огромные черные туфли, покрытые лаком. Егор покорно сносил понукания, долго стоял рядом с Димкой, смотрел на умершую мать, словно хотел увериться, что это она, и он не ошибся адресом. Отец хлопал Егора по плечу, говорил фальшивым бодрым басом: «Крепись, мальчик, нам всем тяжело...» Егор кивнул вяло и равнодушно, будто застигнутый за безделием, стал суетиться: бегал в дом и выносил венки, лопаты, полотенца, даже попытался встать под гроб, чтобы поднять в кузов грузовика. Тетки закричали ему: «Нельзя, не должны родные под покойником стоять, опасно!..»
А на кладбище, когда Егор потерял сознание, Димка опять заподозрил, что этот новоявленный старший брат ненормален.
До самого полудня, до того момента, когда гроб спускали в яму, лилась с неба вода. На кладбище было абсолютно пусто, никто, кроме их мамы, видно, не умер. Тоскливо скреблись на ветру голые вымокшие деревья, под темно-серым низким небом каркали любопытные вороны, кружа над вязнувшими в глине людьми с красным гробом на плечах. Чмокала грязь, засасывая сапоги и ботинки. А в вырытой с утра яме плескалась вода. Кладбищенские рабочие напирали на отца Димы: «Ну что, придурок, говорили же тебе, в полдень надо копать! Заладил: напьетесь, не успеете. Теперь сам этот кисель расхлебывай!»
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});