твой, судя по всему, не готов тебя по ночам домой провожать, — язвительно.
— Ревнуешь?
Он ударяет по тормозам, смотрит на меня леденящим кровь взглядом, а потом выворачивает руль и паркует машину на стоянке рядом.
— Да, ревную, — ошарашивает признанием.
— Ничего себе!
— Удивилась? Я тоже. Впервые готов ради девушки в лепёшку разбиться, всегда наплевать было.
— Ты действительно удивляешь, Морозов. Все говорят — ты сноб бесчувственный, а у тебя, оказывается, есть тонкая душевная организация, — издевательски.
— Да что ты знаешь обо мне? — дёргает носом, сжимая челюсти.
— Практически ничего, ты же никого в свою жизнь не впускаешь. Живёшь, как затворник, только подогревая слухи о своих бесконечных любовных победах.
— А теперь ты ревнуешь, — скабрёзно оскалится.
— Что? Тебя? Много чести! — вскрикиваю от возмущения и выхожу из машины.
Да пошёл ты!
Пусть сотру ноги в кровь, добираясь до дома, но с тобой я дальше не поеду.
Претензии он мне будет кидать!
Иду, не поворачиваясь назад, знаю, что он медленно едет, выжидая, когда у меня закончатся силы, и я сдамся.
Не дождешься!
Пройдя пару кварталов, останавливаюсь на светофоре. Неожиданно мимо пролетает машина, почти рядом со мной, и окатывает водой из лужи.
Откуда она здесь?
Дождь два дня назад был.
И машина эта, чертова, в это время…
От обиды и взвинченности не выдерживаю — плачу.
Стою и так как мокрая курица, ещё и реву как дура.
— Всё? Закончилось твоё геройство? — подходит сзади Морозов.
— Иди ты тоже… — всхлипывая.
— Я бы пошёл, но страшно тебя одну оставлять, ты же опять во что-нибудь вляпаешься. Поедем, пока грязь в куртку не впиталась, потом не отстираешь.
Шмыгая носом, я всё же возвращаюсь в его машину.
— В бардачке есть салфетки, протри лицо, — включает свет и откидывает козырек с зеркалом напротив меня.
Я привожу себя более-менее в порядок, и мы отъезжаем со стоянки.
— Куда мы едем? — замечаю, что он повернул в другую сторону.
— Ты же хотела узнать, чем я живу, вот увидишь. И у меня машинка с сушилкой. Куртка, я так понимаю, у тебя единственная.
— Нашёл время в гости приглашать.
Морозов живёт на другом конце города, на набережной Амура, новостройка, девятый этаж.
Войдя в квартиру, в кромешной темноте, слышу тихое рычание.
Здесь кто-то есть и он точно не рад гостям.
Я влипаю в дверь.
Морозов, скажи, что у тебя какой-нибудь йорк или чихуахуа.
— Фу, свои! — приказывает Глеб и включает свет.
Прямо передо мной сидит здоровая мускулистая псина и смотрит, не отрываясь.
Кто это? Питбуль? Ротвейлер?
— У тебя собака? — заикаясь.
— Представь себе… И оторвись уже от двери, он тебя не тронет.
— Ага. Он же бойцовский!
Глеб закатывает глаза, снимает куртку и вешает в шкаф.
— Нет такого понятия — бойцовская собака, есть понятие — дебилы хозяева, которые натаскивают их на бои. Ванная там, — показывает рукой.
Я крадучись, вдоль стены пробираюсь в неё.
Пёс даже с места не двигается, провожает только поворотом головы. Глеб почесывает его за ухом, отчего тот радостно виляет хвостом, и они скрываются в комнате.
Осматриваю ванную. Очень в мужском стиле, черно-белая, вся блестит от чистоты.
Не говори только, Морозов, что ты сам здесь всё надраиваешь.
Гляжу на себя в зеркало.
Господи, какое же жалкое зрелище!
Чумазая, мокрая и с размазанной по лицу тушью для ресниц. Вроде же всё вытерла.
Волосы висят грязными сосульками. Я сейчас похожа на домовёнка Кузьку. И мыть меня нужно так же — прямо с одеждой.
Стягиваю куртку и забрасываю в стиральную машинку. Свитер чистый, но вот джинсы превратились в грязную тряпку.
И что делать?
Не без штанов же перед Морозовым щеголять пятой точкой.
Но он сам находит выход, приносит мне свою шёлковую пижаму.
— Держи, — протягивает её мне, задерживая взгляд на расстёгнутой пуговице на поясе джинс.
Мой же взгляд падает вниз.
Рядом с Глебом стоит пёс и с интересом разглядывает на меня, поворачивая голову на бок то в одну, то в другую сторону.
Что в голове у этой зверюги?
Агрессии он не проявляет, но внутри от его присутствия всё ходуном ходит.
— Ты можешь его запереть? — киваю на собаку.
— Зачем?
— Он недобро на меня смотрит.
— Пойдём, Дикий, нас тут не любят, — слегка коленкой пса в бок, выталкивая из дверного проёма.
— Дикки? Миленькое имя для такой собаки.
— Не Дикки, а Дикий, — поправляет меня.
— Ну и кличка, — фыркаю носом. — Ты в курсе, что, как яхту назвать…
— Да-да, так она и поплывёт, — перебивает. — Лучше душ прими, чем разглагольствовать.
Я снимаю оставшуюся грязную одежду и закидываю тоже в машинку, включаю её для стирки. Принимаю горячий душ и надеваю пижаму. Естественно, велика, но подкатив рукава и штаны, вполне себе можно носить.
Она новая, Морозов даже бирку не оборвал. А у него есть вкус. Это не мешковатые брюки или спортивные кофты со штанами, которые он обычно носит. Очень интересно было бы увидеть его в классическом костюме с галстуком. Фигура у него что надо, каждый мускул на месте.
Перестань! Что за дурацкие фантазии.
Глава 12
Глеб сидит в гостиной на диване и бездумно листает пультом каналы на телевизоре. Рядом устроился пёс, который, когда я захожу в комнату, приподнимает в голову и настороженно присматривается.
— Ну вот, уже на человека похожа, а не на мокрого воробья, — шутит Морозов. — Чай будешь?
— Нет, — оглядываюсь в поисках, куда можно присесть.
В углу стоит стул, на него я и забираюсь с ногами, прижав колени к груди.
— Дикий, место, — командует собаке, та с неохотой спрыгивает с дивана и ложится на лежанку у батареи. — Можешь сесть здесь, — хлопает он рукой возле себя. — А не скукоживаться на стуле, как бедная родственница, — взгляд на меня исподлобья, и закидывает руку на спинку.
Сидеть рядом с ним? На диване? Вдвоём в квартире, не считая собаки?
Так себе идея…
Все мои мечты о близости с ним в мгновение рассыпаются в реальности. Всего лишь глупые фантазии. На самом деле я до жути боюсь. И не самого процесса, а того, что не смогу удовлетворить его потребности.
Вдруг ему не понравится?
Поэтому лучше просто держаться от него подальше, так надёжнее.
Почему ты так на меня смотришь?
Хватит!
Я уже чувствую, как лицо заливает краска и становится жарко. Ощущение, что я перед ним нагишом.
Запахиваюсь плотнее.
— Тебе идёт моя пижама, — улыбается.
— Она новая, ты её ни разу не надевал.
— Подарок мамы на день рождения. А не надевал, потому что сплю голый, — пошленькая полуулыбочка на губах.
Зачем