услышала, прозвучало неискренним комплиментом, к тому же, слова были произнесены не в ее адрес, а в адрес платья, а это было даже хуже, чем ничего. Хорошо хоть он не сказал «весьма мило» — иначе она надолго бы лишилась дара речи от возмущения. Но его лицо, действительно, осталось непроницаемым — значит, ей не удалось поразить его в самое сердце. Досадно, но у нее вся ночь впереди — будет время наверстать упущенное.
— Благодарю, — сладко улыбнулась она, будто бы и не обиженная его пренебрежением. — У меня были сомнения насчет этого платья.
Колдблад молча разлил вино по хрустальным бокалам и протянул один ей.
— Как вам удалось справиться с таинственными делами? — спросила Оливия, принимая бокал за ножку. Пауза в разговоре показалась ей неловкой, и голос выдал ее смущение.
— Успешно, — коротко кивнул ей граф. — Надеюсь, тебе не пришлось скучать в мое отсутствие?
— Ну что вы, я нашла, чем себя занять. Хотя, конечно, с нетерпением ждала вечера: ведь нам так редко удается провести время наедине. За то недолгое время, что я в Колдфилде, я совсем вас не узнала.
— В том твое везение, дорогая.
Оливия заговорщически улыбнулась, решив, что пора разрядить обстановку и положить конец их постным минам с помощью шутливой истории.
— В самом деле? — выразительно подняла брови она. — А я слышала другое. Вам уже известно, что гувернантка Себастьяна питает к вам слабость?
— А вам известно, что сплетни унижают в первую очередь рассказчика?
Жестокие слова, произнесенные мягким голосом, были как удар хлыстом. Оливия почувствовала, как кровь прилила к щекам. Как грубо. Кто бы мог подумать, что граф такой ханжа и лицемер? Скорее позволит себе одернуть ее, чем вместе с ней посмеяться над несуразной дурнушкой.
— Это не отменяет правды, — дерзко улыбаясь, пожала плечами Лив, чувствуя бессилие и невозможность больше выносить взгляд графа. В мерцании свечей его глаза казались совсем светлыми, будто напрочь лишенными радужной оболочки — одни лишь зрачки матово темнели, как две пуговицы. Неприятный, пронизывающий взгляд, от которого мороз по коже.
— Я надеюсь, ты простишь мне мою резкость, — Колдблад взял ее за руку и коснулся губами воздуха над ее ладонью. — Мисс Хоупфул на особом счету в этом доме, я уважаю ее, а потому предпочел бы оградить себя от гнусных замечаний в ее адрес.
— Почему? Почему она на особом счету? — жадно спросила Оливия, позабыв про нанесенную обиду и вся обратившись в любопытство.
Прежде чем ответить, Колдблад долго и внимательно смотрел на нее, взвешивая слова, а потом произнес загадочную вещь:
— Она часть этого места. Колдфилд выбрал ее так же, как когда-то выбрал меня.
— Что… что вы имеете в виду?
Граф промолчал. Оливия пыталась связать полученный ответ с образом той глуповатой девчонки с носом-картошкой и не могла. Бог знает, что хотел сказать этим Колдблад, но Ката явно знает какую-то его тайну, а он явно уверен в ее молчании. Что же связывает их обоих кроме Себастьяна и ее неразделенного чувства?
Оливия ощутила укол ревности: вряд ли граф мог сказать о ней то же самое. Стал ли бы он с тем же рвением защищать ее честь? Впрочем, ерунда все это. Ее он будет любить и желать — а это по всем меркам значит куда больше, чем какое-то там уважение. И сейчас ей стоит работать над этим. Если не получилось задать разговору полушутливый тон, так располагающий к флирту, тогда они поговорят о серьезных личных вещах.
— Простите, граф, однажды утром я случайно подслушала ваш разговор. Ваш с Катой. Вы обсуждали Себастьяна. Как я понимаю, мальчик болен? — Оливия приняла озабоченно-доверительный тон.
— Верно, дорогая, — холодно заметил граф, всем своим видом выражая нежелание затрагивать эту тему. Но Оливия уже не могла ненавязчиво сменить ее и шла напролом:
— А что говорят врачи?
— Ни один из врачей, которые были здесь, не смог поставить диагноз, — сквозь зубы выдавил Колдблад. — Впрочем, самый уважаемый из них убеждал нас в том, что это ипохондрия.
— А что думаете вы?
— Боюсь, у меня нет компетенций, чтобы иметь мнение по этому вопросу. Я не доктор.
— Ну, кажется, Себастьян идет на поправку: сегодня он явно выглядел лучше, чем обычно. Надеюсь, в скором времени от хворей останутся только воспоминания.
Колдблад протянул руку и накрыл ее ладонь своей, пристально глядя в глаза, потом приблизил к Оливии лицо и доверительно прошептал:
— Не стоит заполнять пустоты разговора притворным беспокойством о судьбе ребенка, чье присутствие в доме тебя раздражает.
Оливия, завороженная его прикосновением и интимностью его шепота, выпрямилась, как сжатая пружина.
— Да как вы можете так говорить?! Не могу сказать, что мы подружились с Себастьяном…
— Скорее, в твоем лице он обрел врага, а ты в его — соперника.
— … но я от всей души желаю, чтобы мальчик выздоровел! Ужасно, когда болеют ни в чем не повинные дети!
— Дети болеют часто. Иногда умирают. Так же как и взрослые. Здесь нет причин для скорби.
— Конечно, есть! Вы думаете, что я такое чудовище, что желаю Себастьяну смерти?!
— Не совсем. Но Себастьян нарушает твои планы, чем приводит тебя в негодование, поэтому ты была бы довольна, унеси его в могилу преждевременная кончина. Ты уже думала об этом, правда? — быстро зашептал он, вцепившись в ее запястье мертвой хваткой. — Смотри на меня. Думала… я это вижу. Представляла, как я буду горевать, если это свершится и каким утешением для меня ты сможешь стать.
— Отпустите, — зажмурилась леди Колдблад. — Отпустите, мне больно.
Граф разжал руку и, заложив руки за спину, отошел в сторону. Оливия спрятала лицо в ладонях. Она действительно представляла себе что-то подобное, но только в качестве упражнения для ума. Она не желала смерти Себастьяну, и случись это, была бы если не убита горем, то по крайней мере, немного расстроена. То, что Колдблад прочел эту фантазию по ее глазам, привело ее в ужас. Внезапно Оливию охватил озноб: она почувствовала, как в туфлях коченеют ступни, а кожа покрывается мурашками, словно от сквозняка.
— Да кто вы такой?! — вскрикнула она почти истерически, убрав руки от лица. — Что. Вы. Такое?!
Колдблад продолжал стоять к ней спиной. Наконец глухо зазвучал его голос:
— Так не пойдет, дорогая. Так ничего не выйдет. Я знаю, ты любишь недомолвки, любишь игры — но я играть с тобой не стану. Я хочу, чтобы ты была со мной откровенна. Не так, как в нашу первую встречу, а до конца. Чтобы ты говорила лишь то, что у тебя на уме, не думая, как выглядишь