Читать интересную книгу Магическая трубка Конан Дойла - Мария Спасская

И мистер Смит, доктор Дойль и присоединившиеся к ним леди принялись терпеливо ждать, когда корабль пришвартуется, чтобы сойти на берег. Мистер Смит собирался купить невольников, доктор Дойль — проявить благородство и сопроводить знакомых дам в чужой и дикой стране, а мисс и миссис Эверсон хотели позаботиться об аборигенах, не понимающих своего счастья и манкирующих их заботой.

Дельфинья бухта. Наши дни. Лиза

Люблю ли я Гошу? Не знаю. Он просто у меня есть. Просто он часть меня. Как рука. Как нога. Без них тоже живут. Но как же больно, когда их теряешь! Хотя, честно говоря, сейчас меня подстегивает не столько любовь к сыну, сколько страх. Страх, живущий во мне с самого детства. Я очень хорошо помню момент, когда он во мне поселился.

Мне было шесть лет, и я проводила лето у бабушки. Бабушка забрала меня из Москвы к себе на дачу вовсе не потому, что хотела накормить витаминами с грядки и напитать летним солнцем, а потому, что отношения моих родителей зашли в тупик, и я только мешала им скандалить. Мама и папа подолгу и с упоением ругались, а я была досадной помехой в беспощадных родительских баталиях с взаимными оскорблениями, а порою и рукоприкладством.

Родителей я любила одинаково, но спокойного уравновешенного папу все-таки больше, чем взрывную, крикливую маму, и, копаясь на бабушкиных грядках, как-то обмолвилась, что ращу эти огурчики для любимого папочки. Мамина мама строго посмотрела на меня пронзительным взглядом инквизитора, от которого побежали мурашки по спине, и холодно заметила, что, к моему сведению, у моего любимого папы имеется другая семья. И там есть ДРУГАЯ ДЕВОЧКА. Еще бабушка сказала, что ДРУГАЯ ДЕВОЧКА не ломает полки холодильника и не забивет сток раковины цветочными лепестками, поэтому-то папа и будет жить с ней, а не со мной.

Мир в этот миг не изменился. Не грянул гром, небо не обрушилось на землю, и даже вороны все так же продолжали галдеть на старой яблоне у сарая. Я все еще сидела на корточках перед крохотными огурчиками, только завязавшимися на усатых кустах, и руки мои по-прежнему были в земле, но сердце больно-пребольно сжали стальные пальцы ужаса, который не отпускает меня и поныне. Тогда все обошлось, и папа остался с нами. Но теперь всякий раз я внутренне цепенею, стоит мне только подумать, что отец узнает обо мне что-то плохое. Во мне сразу просыпается шестилетняя Лиза, которая готова умереть, лишь бы папа не выбрал ее. ДРУГУЮ ДЕВОЧКУ.

С тех самых пор я не люблю людей. Я их боюсь. Боюсь их смеха, жестов, взглядов. И никогда никому не смотрю в глаза. Чужие взгляды сдирают с меня кожу и больно жгут оголенную плоть. Люди рассматривают мои изъяны и сравнивают, сравнивают меня с собой, со своими дочерями, женами, со всем миром. И с ДРУГОЙ ДЕВОЧКОЙ. И по их насмешливым лицам я понимаю, что не выдерживаю этой жесточайшей конкуренции. И вот тогда я закрываю глаза и вижу Скрута. И мне становится легче. Ведь я не одна, у меня есть друг! Кто живет под потолком? Гном!

Прямоугольник света от веранды падал на выкошенную лужайку перед домом. Силуэты отца и мамы высвечивались на фоне плетей дикого винограда на стене. Мама держала в руке неизменный ежевечерний бокал вина, поднося его к губам и потягивая свое любимое бордо. Отец, заложив руки за спину, раздраженно ходил из угла в угол, напоминая загнанного в клетку зверя. Негромко играл джаз, в воздухе плыли звуки фортепьяно, словно аккомпанируя сердитому папиному голосу, далеко разносящемуся по округе.

— Ты поставила меня в чертовски неловкое положение, — выговаривал он маме. — Завтра деловой обед, а денег кот наплакал! В это непростое для семьи время ты выгребла все кредитки и всю наличность! Варюша, как ты могла?

— Сорок тысяч тебе хватит? — голос матери звучал пренебрежительно и даже брезгливо. — Пойди, возьми у меня в сумке. Это все, что осталось.

— Сорок тысяч! А если Лизе потребуется операция за рубежом?

— Потребуется — сделаем, — отмахнулась мать, подливая в бокал из пузатой плетеной бутыли. — Когда у тебя что-то не получалось?

Отец остановился перед сидящей в плетеном кресле женщиной и с ожесточением проговорил:

— Конечно! Всегда все получается! А чего мне это стоит? С моим-то больным сердцем! Ты, Варвара, как будто не понимаешь! Я тащу на своих плечах семью. Ты же знаешь, наша девочка не такая, как все.

— По твоей вине, между прочим! — разъяренной тигрицей вскинулась мать, словно только и ждала подобного поворота беседы. — Я рожала здоровую дочь! — еще сильнее повысила она голос, срываясь на крик. — Если бы ты не был кобелем и не завел на стороне ребенка, Лиза была бы совершенно здорова! А теперь живет в своем выдуманном мире. Дичится людей, крайне неохотно идет на контакт. Признайся, любимый, о такой дочери ты мечтал?

Мама права. Я прошла через годы лечения, тренингов, сеансов терапии и горы медикаментов, а врачи до сих пор не могут решить, что у меня — «классический» аутизм или синдром Аспергера, осложненный обессивно-компульсивным расстройством. Но это совершенно не важно. В любом случае даже самые продвинутые методики мне не помогают. И выход только один — чем меньше я общаюсь с окружающими, тем лучше себя чувствую.

— Кто в этом виноват? — обличительно продолжала мама. — Может, я?

— Варя! — В голосе отца послышался упрек с нотками страдания. — Я уже тысячу раз попросил у тебя прощения! Я сделал для нее все, что смог! Даже нашел Лизе мужа!

— Ну да, и от этого твоего распрекрасного Алекса Лиза родила дефективного сына! Между прочим, нашему внуку уже пять лет, а Гоша до сих пор почти не говорит и признает только мать. И чуть-чуть терпит няньку.

— Да ну, разве ж в этом дело? — На этот раз отец пытался говорить бодро, но у него не слишком-то получалось. — Гоша еще очень мал, чтобы судить о его умственных способностях. Дай срок, мальчишка подрастет и станет больше тянуться к отцу. Вот посмотришь, все будет хорошо. Лизкин муж необычайно рассудительный парень. Спокойный, хладнокровный, расчетливый. Я умею разбираться в людях. У него большое будущее. Сейчас он мой заместитель, и когда я уйду на покой, Алекс станет главой компании. Тогда я, конечно, перестану Лизе помогать, у них и своих средств будет достаточно. Но пока, Варюш, я, как отец, обязан заботиться об ущербной дочери. Ты же ее мать, должна отдавать себе отчет, что для семьи первостепенно, а ты взяла все деньги и…

— Ладно, хватит! — оборвала мама. — Не о чем говорить. Что сделано, то сделано. Новую яхту я уже купила. Только и слышу «Лиза, Лиза»! Я, между прочим, тоже нуждаюсь в лечении! Мне врач прописал морские прогулки! Или я, по-твоему, должна была до скончания веков выходить в море на старой развалюшке? Вот скажи мне, любимый, сколько лет нашей яхте?

— Да не помню я, — раздраженно буркнул отец.

— А я помню. — Мать снова повысила голос. — Ты подарил мне ее в тот год, когда родился Гоша. Гоше идет шестой годик, следовательно, и яхте столько же. Я неделю думала, брать новую или продолжать мучиться со старой. Тянула время, кормила продавца обещаниями. А потом мне стало неудобно перед человеком. Не могла же я предвидеть, что в голове нашей девочки что-то щелкнет, и она вдруг захочет первый раз в жизни прокатиться на мотоцикле! А выехав на улицу, покалечит какую-то бабку, врежется в забор собственного дома и свернет себе шею? Нянька толком объяснить ничего не может, только таращит глаза и что-то мямлит про Гошу. Так что давай прекратим этот ненужный разговор. Иначе я повешусь.

Мама вешалась много раз. Еще чаще топилась. Вскрывала себе вены, пригоршнями пила снотворное и, никого не предупредив, уходила в ночь. Должно быть, отец ее по-настоящему любит, если столько лет терпеливо сносит мамин истеричный шантаж. В отношении себя я далеко не так уверена. И даже напротив. Не уверена в его ко мне любви совсем. И поэтому денег у отца просить не буду. Я плохая. Очень плохая. Это из-за меня Гошу забрали. И если сейчас я загляну на веранду и попрошу полтора миллиона, папа сразу же поймет, что допустил колоссальную ошибку, предпочтя меня, нерадивую дочь, своей хорошей ДРУГОЙ ДЕВОЧКЕ.

Особенно теперь, когда она лежит в земле под тяжелым могильным камнем, отравившись в свои неполные четырнадцать лет паленой водкой, которую распивала с приятелями в подвале пятиэтажки на самой окраине Москвы. И в этом опять моя вина. Ибо ДРУГАЯ ДЕВОЧКА жила в вонючей клоаке потому, что отец выбрал меня. В день похорон папа с упреком посмотрел мне в глаза и горестно вздохнул:

— Если бы я занимался ее воспитанием, она была бы жива.

И этот страшный взгляд, которым он, разочарованный, опять на меня посмотрит, мне постоянно мерещится в кошмарных снах, приковывая к месту, наливая ноги свинцом и окончательно лишая воли. Нет, у отца нельзя просить денег. Нужно взять их где-то еще. Но беда в том, что я понятия не имею, сколько это — полтора миллиона рублей. Много или мало? Что нужно продать, чтобы получить такую сумму? Все без исключения магазины я старательно обхожу стороной, ибо буквально цепенею под тяжелым взглядом продавцов, прячущих обуревающую их ненависть под маской учтивости. Поэтому названная Толиком сумма для меня — пустой звук.