Этим проявлением уважения, выраженным мне в тот момент, когда толпа снаружи бесновалась, а камни выбивали дробь на стенах этого дома в Стабио, я дорожу больше, чем любыми другими, которые я получала за свою долгую жизнь пропагандиста.
Когда мне пора было ехать, чтобы успеть на поезд, на улицу приехал заказанный экипаж. Толпа, почуяв, что ей, наконец, выпал шанс, собралась вокруг него. Я решилась ехать и не слушала возражений своих товарищей. Я настаивала на том, чтобы меня сопровождал только один человек. Когда я вышла из дверей, меня окружила толпа взбешенных женщин. Они швыряли мне в лицо пригоршни пыли и плевали на платье. Я видела, что находившийся рядом со мной человек что-то нащупывает у себя в кармане. Я знала, что это значит. «Не трогайте револьвер!» – закричала я. Несмотря на весь создаваемый ими шум, женщины отступили передо мной. Я сидела в экипаже, лошади встали на дыбы, рванули вперед, и мы умчались.
Как следствие этого происшествия и известности, которую оно получило по всей Швейцарии, все рабочее и радикальное движение поднялось, заявляя протест. Было организовано новое собрание, и рабочие со всего кантона хлынули в Стабио охранять меня, чтобы все не повторилось, как в первый мой приезд. Этот митинг имел большой успех. Партия начала набирать силу по всему этому краю, и в самом Стабио основался ее активный филиал. Некоторые из тех женщин, которые кричали и проклинали меня, в конечном итоге присоединились к движению.
На протяжении того времени, что я жила в Лугано, я каждую пятницу уезжала на пропагандистские мероприятия в немецкоговорящие и франкоговорящие кантоны и возвращалась в понедельник утром, чтобы продолжить работу над газетой, которая шла в печать в четверг. Самой трудной частью работы было редактирование статей, которые мы получали от фабричных работниц или работниц с рисовых плантаций. Мы всех их поощряли писать в газету, независимо от их способностей, так как мы хотели развить у них уверенность в себе. Они описывали условия, в которых они работают, обменивались мнениями и впечатлениями – так между ними зарождался дух товарищества.
В то время из Швейцарии в итальянские провинции, где был силен католицизм и откуда эмигрировали многие итальянские рабочие, ездили монахини. Родители, которые боялись отпускать своих дочерей путешествовать и жить в одиночку, хотели, чтобы они были под присмотром монахинь. В Швейцарии эти монахини держали «пансионы», которые практически были женскими монастырями в окрестностях текстильных фабрик, на которых работали девушки. Жалованье этих девушек владельцы фабрик отдавали непосредственно монахиням, и после вычетов платы за питание, штрафов за «прегрешения» и различных церковных пожертвований девушкам не оставалось практически ничего.
Среди писем, которые мы с Марией получали как редакторы газеты, было одно письмо от матери одной из таких девушек с жалобой на то, как обращаются с ее дочерью. Желая удостовериться, что дело обстоит именно так, как она описывает, я провела собственное расследование. Как только я собрала достоверный материал, я начала кампанию на страницах «Su, Compagne!» и вынесла разоблачительный материал на страницы немецкой и французской рабочей прессы. Реакция общественного мнения была очень горячей не только среди социалистов и деятелей профсоюзного движения, но и среди скептиков, масонов и читающей публики вообще. В конечном счете, после того как мой материал был выпущен отдельной брошюрой, правительство было вынуждено вмешаться.
Когда я проводила эту кампанию, один итальянский юрист-социалист попросил, чтобы меня послали выступить на Всемирный съезд вольнодумцев, который должен был пройти в Риме 20 сентября 1904 года в ознаменование отмены папской власти в Италии. Он должен был стать впечатляющим собранием рационалистов и научных сил всего мира. На железных дорогах были предприняты особые меры, для того чтобы справиться с толпами народа, так как ожидалось, что десять тысяч человек отправится в это паломничество в страну таких мучеников свободы мысли, как Джордано Бруно, и таких борцов за свободу, как Гарибальди. Папа, который в то время жил в затворничестве в Ватикане, приказал, чтобы в качестве ответной меры все католические церкви были закрыты на протяжении всей недели, когда будет проходить съезд.
Сам съезд должен был разделиться на секции, занимавшиеся антицерковными, научными и общественными проблемами. Я должна была выступить с докладом о своем расследовании и представить на рассмотрение резолюцию, призывающую к упразднению системы труда под патронажем монахинь. Я почти не видела пользы от присутствия на таком съезде, в котором принимали участие главным образом антиклерикалы, верившие в систему прибыли. Но в конце концов меня убедил тот аргумент, что мой доклад будет опубликован в прогрессивных журналах по всему миру и прочтен множеством рабочих.
На итальянской границе я обнаружила, что обслуживание поездов нарушено из-за первой крупной всеобщей забастовки в современной Италии. Почти все пассажиры выражали протест против вытекающих из этого трудностей в поездке и возмущались бастующими. Но я гордилась и была счастлива возвратиться в Италию в разгар этой внушительной демонстрации пролетарской солидарности.
Я не была в Риме с тех пор, как покинула университет, и город показался мне более красивым, а солнце более ярким, чем когда-либо. Съезд должен был проходить в здании университета. Антонио Лабриола умер, но я ощущала, что унаследовала от него неистощимую сокровищницу знаний.
Когда я прибыла в университет, съезд уже начал свою работу, а Эрнст Хэкель, выдающийся биолог своего времени, выступал с речью. Я была потрясена поведением аудитории, которая создавала столько шума, что докладчика невозможно было услышать. (Он говорил по-немецки.) Это был старый человек слабого телосложения, и его голос не мог соревноваться с шарканьем и неразберихой в зале.
Более молодые люди, присутствовавшие на съезде, были особенно нетерпеливы. На это утро был запланирован парад. Ему пора было уже начаться, а Хэкель все продолжал говорить. Солнце, музыка, множество флагов и огромная толпа, уже собравшаяся снаружи, звали их на улицы города.
Когда парад в конце концов начался, это была не дисциплинированная демонстрация, как это было запланировано. В нее влились тысячи мужчин и женщин, которые только что вышли из своих домов посмотреть на происходящее и были увлечены разноцветьем, пением и смехом. Это мероприятие приобрело стихийный характер, который усилил его эффективность как демонстрации в тысячу раз. Все скрытые мятежные настроения народа, казалось, проснулись. Никто не приказывал им идти на демонстрацию. Наоборот, церковь наложила на нее свой запрет. Но они пришли, жители Рима, чтобы петь революционные песни, размахивать в воздухе импровизированными знаменами, высмеивать церковные и светские власти, которые в повседневной жизни держали их у себя в подчинении.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});