Читать интересную книгу Чечня рядом. Война глазами женщины - Ольга Аленова

За спасение русских Муса заплатил страшную цену. Какой-то мужчина, встретив мальчика недалеко от теткиного дома, дал Мусе симпатичную электронную игрушку, которая взорвалась в его руках через несколько минут. Больше месяца пролежал Муса в гудермесской больнице. Врачи сохранили ему два пальца правой руки, а от контузии он оправится не скоро. До сих пор, рассказывая о том, что произошло с ним месяц назад, он заикается и сильно щурит глаза.

Для милиционеров же Муса стал родным. Они забрали его из больницы и на всеобщем построении вручили мальчишке наградные «командирские» часы с гравировкой: «Мусе за проявленные мужество и отвагу от московской милиции». С этими часами Муса не расставался несколько дней, пока тетка не посоветовала спрятать их «подальше от чужих глаз». Сверстники и соседи считают Мусу предателем, и родственники по-прежнему опасаются за его жизнь, несмотря на то что «предателей дважды не карают» (так было написано в записке, которую на днях получил Муса).

Пока милиционеры были в Гудермесе, Муса был счастлив. Каждый день он приходил к ним, участвовал в построении, ел вместе с военными и иногда ездил на учения. Кормили его с ложки, потому что пользоваться изуродованной рукой Муса пока не может. Когда милиционеры спрашивали его, не хотел бы он поехать в Москву, у Мусы загорались глаза. Торопясь, на плохом русском он отвечал, что, конечно, хочет в Москву, в большой город, хочет такую форму…

– Ребенок не просто спас моих солдат, – говорит Кудряшов. – Он изменил их мировоззрение, они по-другому стали относиться к чеченцам. Мы, конечно, не такие добрые, как кажется Мусе, но он помог нам посмотреть другими глазами на его родину и на людей, которые здесь живут…

Милиционеры с радостью взяли бы Мусу с собой, ведь он стал почти сыном полка, он даже мог бы учиться в суворовском училище, говорят милиционеры, но у Мусы есть родители, и забрать его из Чечни никто не может. И оставаться в Чечне ему тоже невозможно – родные боятся отпускать его даже в школу.

И вот теперь сводный отряд московской милиции уехал из Гудермеса. Муса остался один – среди тех, кто считает его предателем.

Зима 2000 года, начавшаяся в ноябре, для грозненцев была самой тяжелой. Многие не знали, переживут ли ее вообще. Я ездила по городу и с каждым днем понимала все больше, что и этот город, и его обитатели никому не нужны. Официально уже было объявлено, что война закончена, со времени бомбежек прошло чуть меньше года, но люди по-прежнему жили в подвалах, потому что им больше негде было жить. Я познакомилась с мужественной женщиной Петрой Прохаской – чешкой, которая открыла в Грозном детский дом для сирот и помогала старикам, живущим в подвалах, водой и продуктами. Общаясь с ней, хотелось плакать. Я не понимала, почему в моей стране нет таких людей, как Петра. Почему государству нет дела до замерзающих, голодных людей, дома которых оно разбомбило?

Я никогда не забуду Петру. Она прожила в Грозном больше года и спасла много людей. Но вскоре вынуждена была оттуда уехать – российский МИД не выдал ей аккредитацию, а фактически лишил права находиться в Чечне и помогать людям. В нашей стране это стало традицией – подозревать в шпионаже иностранцев, занимающихся благотворительностью.

18.11.2000. Крысы

Безжизненные руины по обе стороны главной улицы Мира. Все как зимой прошлого года, только тогда здесь непрерывно гремели взрывы, а сейчас лишь редкие автоматные очереди нарушают тишину.

В разрушенные дома постепенно возвращается жизнь. Правда, свидетельствует об этом пока только пленка, которой горожане затянули окна, спасаясь от холода: застеклить их почти всем не по карману. Да и зачем, если завтра, может быть, снова война? Люди все еще не верят, что мир возвращается на их землю. Первый вопрос, который они задают приезжим: уйдут ли федералы? Одни спрашивают с надеждой, другие – со страхом. Но те и другие понимают: если федералы уйдут, окна останутся застекленными недолго.

На рынках есть все – от продуктовых наборов, которые Красный Крест передает в Грозный, до полиэтиленовой пленки и одеял (из того же Красного Креста). Покупатели, естественно, обсуждают, кто и как делит гуманитарную помощь. Это здесь самая актуальная проблема. Грозненцы говорят, что живут только благодаря западным правозащитным организациям, которые выделяют растительное масло, муку и крупу – ровно столько, чтобы горожане не умерли с голоду. Еще добрым словом поминают на рынке какую-то Петру: она по городу ездит, ищет по подвалам больных и немощных и подкармливает их.

Разыскать Петру не составило большого труда: почти все грозненцы знают, что иностранка живет в частном доме в центре – рядом с детским домом, который она сама же и создала. Телохранитель с автоматом преграждает дорогу, но Петра машет рукой: «Пропусти». Худенькая, русоволосая, в длинной юбке, очень похожая на чеченских женщин. Только много курит. Петра Прохаска – журналистка, в Грозный она ездила и в прошлую войну, и в эту. И, как многие журналисты, втянулась. Хотя сама Петра не считает себя искательницей приключений:

– Просто после всех этих несчастий, хоть и чужих, невозможно вернуться в нормальную жизнь и забыть об этом. С этим нельзя жить там, в Москве, и все время думать, что здесь кто-то умирает, а ты мог бы ему помочь.

Уже пять месяцев Петра вместе со своим телохранителем Русланом разыскивает больных и одиноких. Их у нее более 700 – стариков, которым она привозит продукты и одежду. Деньги на эту миссию выделяет чешская гуманитарная организация «Человек в беде», а еще католическая Charitas International. Но все представители этих организаций – в Назрани, а Петра в Грозном. Мы с ней долго говорим о предстоящей зиме, и я вижу, как ее мучает сознание невозможности помочь всем; она курит и сбивчиво объясняет:

– Понимаешь, в эту зиму им будет еще хуже, чем в прошлую… Ты знаешь, что было в прошлую? Так сейчас вообще голод будет, все запасы съедены, а летом они ничего не выращивали, потому что всюду мины. А того, что мы даем, все равно на всех не хватает, и кто-то голодает. Тем, кто в подвалах, очень плохо.

В подвале пятиэтажного дома на Трудовой улице шесть жильцов. Я стучу в металлическую дверь, на которой нацарапано «Здесь живут люди», и в дверном проеме появляется старушечье лицо. Она сослепу называет меня Петрой и говорит, что кончилась питьевая вода. Идти за водой некому, потому что все обитатели подвала – старики, а самодельная водокачка – в соседнем микрорайоне.

В подвале душно и темно. Пахнет соляркой: в большой печке-буржуйке потрескивают дрова, дрова сырые, и их обливают соляркой, чтобы разжечь. Иногда привозят уголь. Тогда старики выкраивают из своих пенсий деньги, чтобы запастись топливом на зиму. 70-летний Эмир Джанаралиев живет здесь с женой и сыном. Сыну всего двенадцать, он поздний и единственный. Мальчик постоянно болеет, а у родителей нет денег на лекарства. Каждый раз, рассказывая о сыне, Эмир начинает плакать.

В этом подвале жили боевики, от них остались двухъярусные кровати и деревянные столбики, подпирающие потолок, чтобы не рухнул. Когда боевики ушли, шестеро стариков из подвала соседнего дома перебрались сюда. Здесь теплее. Но от бетонных стен и пола все равно идет холод.

– В прошлую зиму было очень холодно, – вспоминает Эмир. – Все болели. И этой зимой будет так.

Если в микрорайон дадут газ, жильцы этого подвала переберутся в чью-нибудь пустую квартиру. С собой они возьмут буржуйку и будут жить все вместе. Потому что привыкли, потому что вместе не так страшно, когда где-то рядом начинают стрелять, да и теплее вместе. В квартире днем будет светло, а они так устали от темноты. О квартире они мечтают каждый вечер, хотя знают, что эту зиму им, наверное, все же предстоит провести здесь. Все обитатели подвала кашляют. Возможно, это туберкулез. Грозненские власти говорят, что зимой туберкулезников может стать вдвое больше, хотя подсчитать, сколько уже сегодня в чеченской столице больных, невозможно.

– Вот вчера получили «гуманитарку», – рассказывает Полина Нестеровна Тимофеева. – 10 кг муки, 900 г гороха, полкило сахара и пачку мыла. Это на месяц. Это чехи помогают. А за водой пойдем на речку, она тут рядом. Прожить вообще-то можно. Детей вот только жалко.

В подвал входит еще одна женщина. – Что, опять комиссия? Сколько вы будете сюда ходить, музей вам тут, что ли? Лучше бы воды привезли…

Валентина Колногузенко живет одна в подвале соседнего дома. Оставив разбомбленную квартиру, на которую работали 20 лет, всю прошлую зиму они с мужем и дочерью прожили в этом подвале. И мужа и дочь забрали боевики еще в декабре, с тех пор о них ничего не слышно. Но Валентина Ивановна трепетно относится к своему темному и холодному жилищу, потому что оно остается последним связующим звеном между ней и родными людьми:

– Они сюда обязательно вернутся. Их скоро освободят, и они вернутся.