Он возвращался домой торопливо. На сегодня оставалось еще много дел. Нужно посмотреть работу Диего де Мельгар, который с февраля 1619 года числится по контракту его учеником и уже достаточно умело владеет кистью. Потом не забыть проверить, правильно ли новый слуга разводит краски. Вчера он, очевидно, не пожалел лавандового масла[21] — получилась расцвеченная ретушь, ни дать ни взять. Рисунок расплылся, нужно будет все переписывать.
Лето в Андалузии в этом году стояло невыносимо жаркое, температура доходила до пятидесяти градусов. Веласкес невольно улыбнулся, взглянув на зажатый в руке плащ. Ненужный этикет. Надевай, не надевай, а, выходя из дому, бери плащ с собою. Словно каждый раз кому–то доказываешь, что он у тебя есть. Странный ненужный обычай.
В это лето в городе появилось много продавцов воды. Зачастую это были пожилые корсиканцы, откупавшие в городском совете право на ремесло аквадора — продавца воды. На перекрестках городских улиц постоянно слышались их призывные крики:
— Аква фриа! Холодная вода, сейчас из фонтана! Свежая, кристальная вода! Чистая, как слеза богородицы, как лед Гвадаррамы! Свежа, как щеки девушки! Пейте воду, сеньоры!
Из–за угла показался очередной водонос. Его тяжелый кувшин был доверху наполнен студеною водою.
— Стаканчик уважаемому сеньору?
— Пожалуй, налей.
Аквадор не спеша, с достоинством, как подобает человеку, уважающему свое ремесло, сполоснул большой тяжелый стакан и налил его до краев.
— Пусть продлит бог ваши лета, кавалер.
— Скажи, старик, сколько ты выручаешь в день за эту работу?
Аквадор ответил не сразу. Сеньор спрашивает это у него или ему померещилось? Он взглянул на дона Диего — тот ждал.
— Немного, уважаемый сеньор. Ровно столько, сколько нужно моей семье на хлеб.
— Если тебя не затруднит, приходи завтра к дому маэстро Диего Веласкеса — это мое имя, — я буду рисовать тебя. А за труды ты получишь, ну… скажем, в три раза больше, чем за день работы.
Меряя широкими шагами улицы Севилья, маэстро думал: «Какой превосходный сюжет!» Он понимал: то, что он натолкнулся на этот сюжет, не было случайностью, его кисть вообще не любила случайностей. Это была деталь из прозы повседневной жизни, мимо которой он, художник, не вправе был пройти.
Он поднялся на ступеньки свого дома. В мастерской царило веселое оживление. За время отсутствия хозяина пришли гости. Привыкшие видеть художника за работой, они пожаловали прямо в мастерскую и теперь ожидали его здесь.
Алонсо Кано принес на суд друга две свои последние модели, и слуга поставил их у окна для всеобщего обозрения. Диего де Мельгар, почтительно наклонив голову, слушал поэта Луиса Велес де Гевару, который что–то рассказывал, смеясь. Напротив доньи Хуаны поместился старый друг дома Пачеко — Родриго Каро. Перед доньей Хуаной на столике лежал превосходный веер, подарок дона Родриго, любителя редких вещей.
Все так были увлечены разговорами, что на вошедшего дона Диего не обратили внимания.
— Вы, конечно, будете утверждать, сеньоры, что ждете меня не дождетесь, я же тем временем стою уже здесь достаточно для того, чтобы быть замеченным.
— Не сердись, Диего, — улыбнулся ему Кано. — Андалузцы — народ непосредственный. Где собралось их больше трех — можно открыть клуб веселых людей.
— Я и не думаю сердиться, друзья. Ты же мне, Алонсо, очень нужен. — Он взял его за локоть и отвел в сторону.
Донья Хуана изредка поглядывала из своего уголка в сторону мужа, откуда доносилось горячее:
— Написать именно так. В картинах художник должен уделять человеку место, которое он занимает на земле. Только писать людей не ради их костюмов, а ради их самих. Благородные жесты и богатые платья — это лишь одежда, всегда одежда. Ты понял меня, Алонсо? Сюжет не должен тяготеть над художником. Он сам, если только в нем есть настоящий дар, должен посредством сюжета, к какой бы области он ни относился, раскрыть образ человека…
В тот вечер долго горел огонек в гостеприимном доме маэстро. Уходя, Алонсо Кано низко поклонился другу.
— Художник живет почти в каждом человеке, — сказал он, — но зачастую во многих он остается немым. В тебе он говорит. Это редкий дар. То, о чем ты говорил сегодня, я буду помнить всегда.
Утром в дверь мастерской негромко постучали. Веласкес, любивший работать в ранние часы, сам открыл дверь водоносу. Тот в ожидании сеанса сел на невысокий стул арабской работы.
— Не помешаю вам, дон Диего, если спрошу?
— Мне разговоры не мешают, друг. Я люблю работать, когда в мастерской кто–то есть.
— Кто этот уважаемый господин, чей портрет вы рисуете?
— Портрет уже окончен, Лоренцо. А теперь я покрываю его маслом, которое по качествам своим подобно лакам. Нанесенное тонким слоем на полотно, оно свяжет краски, потом отвердеет, образовав прочную, эластичную, прозрачную и нетускнеющую пленку. Она сохранит на века свой блеск, предохранит живопись от порчи. А на портрете изображен мой друг…
С полотна смотрел на Лоренцо человек средних лет. Мужественное лицо окаймляли непокорные волосы. Взгляд настойчивый и внимательный, казалось, он разглядывал кого–то. От белого воротника на худощавое лицо ложились блики.
Веласкес отступил на несколько шагов от мольберта. Портрет ему и самому нравился. Как не любоваться лаконичностью и красотой очертаний силуэта, окутанного словно вздрагивающей пеленой оливкового фона! По сравнению с его первыми полотнами, какой это ощутимый шаг, хотя вся красочная гамма выдержана в прежних тонах. Маэстро улыбнулся. Он вдруг понял, почему так привлекал его созданный образ. В нем были те черты, которыми обладал образ его Командора. Улыбнулся и Лоренцо, словно догадываясь, что присутствует при величайшем событии — рождении прекрасного портрета.
Месяц прошел в напряженной работе. Веласкес то откладывал, то вновь брался за своего «Продавца воды». Сначала ему никак не удавалось построить на полотне композицию. Потом работа пошла легко и быстро. Художник так привык к полотну, что даже по окончании всех работ велел слугам повесить его в мастерской. Те, зная спокойный нрав хозяина, подшучивали над ним: оставил, дабы всегда иметь у себя под рукой стакан холодной воды.
Главным действующим лицом на полотне был водонос Лоренцо. Правая его рука лежала на ушке громадного глиняного кувшина, расположенного на переднем плане, левой он подавал мальчику, попросившему напиться, бокал, наполненный до краев освежающей влагой. Тщательно выписал маэстро загорелое лицо водоноса, подчеркнул тенью горький изгиб брови, глубокие впадины глаз. Отметка печали легла на лицо задумавшегося человека. Нелегкая судьба старика угадывалась во всем его облике. И между тем в фигуре Лоренцо чувствовались внутренняя сила, стойкость человека, не покорившегося року. От зари до зари носит водонос–труженик свои кувшины, и так будет до поры, пока хватит сил.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});