Во время этого периода безвластия те, кто считались советниками императора, собрались, чтобы обсудить текущие дела. Вдобавок к болезни Светлейшего случилось еще одно важное событие, и оно привело их в некоторую растерянность: первая жена Петра Великого, царица Евдокия, сосланная государем в Суздальский монастырь и ставшая там инокиней Еленой, а потом заключенная в Шлиссельбургскую крепость, вдруг появилась из небытия. В свое время император развелся с ней, чтобы жениться на Екатерине.[25] Старая, ослабевшая, но еще довольно крепкая, несмотря на тридцать лет, проведенные в заточении, Евдокия была все-таки матерью царевича Алексея, умершего под пытками, и бабушкой царя Петра II, который, впрочем, никогда в жизни не видел ее и не испытывал в этом никакой нужды. И вот теперь она вышла из тюрьмы, а поскольку ее заклятый враг Меншиков был прикован болезнью к постели, остальные члены Верховного тайного совета решили, что внук этой мученицы, которая вела себя так достойно в заточении и в изгнании, должен нанести ей визит вежливости. Это казалось им тем более важным, что Евдокия слыла в народе святой, невинно пострадавшей за государственные интересы. Одна была загвоздка, но существенная: Меншиков-то никогда не одобрил бы подобной инициативы, так не обидится ли, не рассердится ли он на то, что решение принято без обсуждения с ним? Каковы окажутся последствия, если он выздоровеет? Секретные обсуждения между заинтересованными лицами были жаркими. Некоторые предлагали воспользоваться приближающейся коронацией юного царя, которая должна была состояться в Москве в начале 1728 года, чтобы устроить историческую встречу между бабкой, олицетворявшей прошлое, и внуком – символом будущего. Остерман, Долгорукий и другие лица, меньшего масштаба, уже адресовали верноподданнические послания старой царице и просили у нее поддержки в связи с будущими темными делишками. Но Евдокию, которая была погружена лишь в молитвы, посты и воспоминания, ничуть не интересовала придворная суета. Фальшивая атмосфера дворца принесла ей когда-то слишком много страданий, исковеркала ее жизнь, так зачем же ей теперь было желать иного вознаграждения, чем «блаженный покой» в Царстве Божьем.
Пока бабушка мечтала об ином Царстве, внуку, буйной головушке, не сиделось на месте. Но его отнюдь не одолевали миражи величия. Вдали от легендарной бабушки Елизавета устраивала братцу одно увеселение за другим. То охота, то импровизированный пикник, то любовные интрижки в сельском домике с мечтаниями под луной… Легкий привкус инцеста только придавал остроты удовольствию, которое испытывал Петр, лаская свою молодую тетушку. Легкое чувство вины, как ничто другое, способно уберечь плотскую связь от обычно сопровождающих ее невзгод: ведь, если придерживаться морали, отношения между мужчиной и женщиной очень скоро становятся такими же скучными и обременительными, как исполнение любого долга. Наверное, такие же соображения побуждали Петра предаваться параллельно экспериментам с Иваном Долгоруким. Чтобы отблагодарить князя за удовлетворение, которое он испытывал в его объятиях, с согласия Елизаветы, Петр дал тому чин камергера и наградил орденом Святой Екатерины, предназначенным вообще-то для дам. При дворе над всем этим открыто насмехались, а иностранные дипломаты торопились в своих донесениях соответствующим образом прокомментировать двусмысленные похождения Его Величества. Некоторые, говоря о дурном поведении Петра II во время болезни Меншикова, вспоминали французскую поговорку, которую можно было бы перевести так: «Без кота мышам масленица». В общем, Светлейшего уже как бы и похоронили. Но это означало только одно: людям было плохо известно, насколько он крепок физически и насколько велика сопротивляемость его организма. А он – внезапно, как чертик из табакерки – выскочил и оказался в центре этой свинской жизни, где амбициозные помыслы соревновались с требованиями пола. Надеялся ли он, что достаточно ему повысить голос, чтобы смутьяны ушли в подполье? Пока Меншиков болел, Петр II набрался сил и больше не хотел терпеть принуждения. Никто, в том числе и его будущий тесть, отныне не имел права противоречить его желаниям. Светлейший совершенно растерялся и не поверил своим ушам, его вот-вот мог хватить удар, когда он услышал рев юнца: «Я тебе покажу, кто тут хозяин!»
Этот приступ гнева напомнил Меншикову о еще более чудовищных вспышках его бывшего хозяина, Петра Великого. Понимая, что было бы неосторожно задевать взбесившегося агнца, он притворился, будто видит в этом бешенстве лишь признаки запоздалого детства, и, оставив Петергоф, где Петр так неласково его принял, отправился отдохнуть в своем поместье – Ораниенбауме. Прежде чем упаковать вещи, Александр Данилович позаботился о том, чтобы вся компания была приглашена на праздник, который он рассчитывал устроить в своей загородной резиденции в честь царя и в честь собственного выздоровления. Но Петр II заупрямился и – под предлогом того, что Елизавете не было послано персональное приглашение, – отказался приехать на торжество. Чтобы еще больше подчеркнуть свое недовольство, он в тот самый вечер, на который было намечено торжество, отправился вместе с теткой охотиться на дичь в окрестностях владений Меншикова. Во время этого имевшего отношение лишь наполовину к охоте, зато на другую – к любви, предприятия он неотступно думал: как там сейчас развертываются празднества, придуманные Меншиковым? Не странно ли, что никто из друзей не последовал его примеру? Неужели страх вызвать неудовольствие Меншикова сильнее страха вызвать неудовольствие царя, раз у них не было даже колебаний? И только на единственное ему было наплевать: какие чувства вызывает его поведение у Марии Меншиковой, которая чуть было не вышла за него замуж, а теперь получила отставку. И у тех, кто побывал в гостях у Светлейшего, после их возвращения из Ораниенбаума он жадно выспрашивал только о том, как вел себя сам Александр Данилович во время пиршества. А они рассказывали, рассказывали все в подробностях: так не оставалось никаких угрызений совести. И особенно нажимали на тот факт, что Меншиков в своей дерзости и наглости дошел до такого предела, что в их присутствии уселся на трон, приготовленный для Петра II. По словам гостей Меншикова, хозяин поместья, обуянный гордыней, непрестанно только и доказывал своим поведением, что настоящий хозяин империи – он. Остерман говорил об этом с таким оскорбленным видом, словно неуважение было оказано ему лично. Более того, назавтра, воспользовавшись отсутствием Петра II, который опять поехал на охоту с Елизаветой, Остерман, принимая Меншикова в Петергофе, резким тоном упрекнул его от имени всех искренних друзей царской фамилии в бестактности и нарушении приличий, допущенных им по отношению к императору, сказал, что тот должен чувствовать себя виноватым. Задетый внушением, которое было сделано ему подчиненным, Меншиков тем не менее свысока посмотрел на него и… вернулся в Санкт-Петербург, затаив в душе жажду мести, способной навсегда отбить у шайки интриганов желание составить заговор против него, Светлейшего.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});