Читать интересную книгу Лох - Алексей Варламов

Накануне того дня, когда они должны были въехать в свой дом. Маша зашла в комнату к матери и вышла от нее через полчаса с бескровным лицом. А моложавая изящная женщина весь вечер куда-то названивала и вполголоса договаривалась об очень важном деле, так чтобы не узнал муж. К полуночи все было слажено.

Тезкин ничего этого не знал. Он искал Машу весь день по всему городу, звонил домой, где никто не брал трубку, был в институте и даже поехал зачем-то на ипподром — все было тщетно. Он готов уже был броситься в милицию, но вдруг в голову его закралось подозрение. Саня поехал к дому на набережной и увидел, что в окнах горит свет.

Женщина в подъезде не хотела его пускать, но Тезкин, оттолкнув ее, вбежал по лестнице ра шестой этаж и стал звонить. Ему не открывали.

— Хорошо же, — пробормотал он и стал со всей дури бить по двери ногами.

— Гаврюша, — послышался в глубине просторной и гулкой квартиры женский вопль — вызывай срочно милицию!

— Где она?! — заорал Саня. г- Скорее, пока он не сломал!

— Куда вы ее дели, сволочи?

Он стоял и тряс дверь, бил по ней кулаками и ногами, пока не обессилел, а потом сел на ступеньку и зарыдал. Там и подобрал его наряд милиции.

Из отделения его выпустили вечером следующего дня, когда все было уже кончено, — в светлой клинике на Воробьевых горах свершилась одна из тех операций, что так часто свершаются ныне на святой Руси, а Марью Гавриловну отправили в «Озера» залечивать нервы подальше от покусившегося на нее безродного прохиндея. Но Тезкину было уже все равно.

6

Одно желание теперь им владело — уехать прочь из этого города. И на сей раз не в сопредельные ласковые земли, а куда-нибудь далеко, и никогда более не возвращаться в Москву, которую он считал не только свидетельницей, но и главной союзницей всех своих бед.

А покуда истекали два месяца до увольнения, Тезкин уезжал в свободные дни подальше от жестокой и холодной столицы в сонные городки вроде Боровска или Дмитрова, бродил по ним. бездумно глядя по сторонам, иногда даже на время забывался, но, очнувшись, испытывал еще более острую боль, от которой хотелось ему перестать быть.

Однажды в Коломне в нестерпимо солнечный до рези в глазах день Тезкин столкнулся с Козеттой. Первой увидела его она, и прежде чем Санечка осознал, кто перед ним стоит, бросилось ему в глаза золотое колечко на ее руке.

— Ну что, с мужем будешь знакомить? — уронил он горько.

— Как хочешь — засмеялась она. — Я здесь с экскурсией, а ты?

— А я один, — ответил Тезкин с такой невыразимой печалью, что даже в былые-то времена вряд ли Козеттин язычок повернулся бы сказать что-нибудь язвительное.

— Поехали с нами.

— Я еще не нагулялся, — ответил он хмуро.

— Тогда я составлю тебе компанию.

— А как же муж? — возразил Саня, но Козетта взяла его под руку, и они побрели на берег Оки, где та сливается с Москвой-рекой, и видно было, как в широкую окскую воду вливается грязная струя.

— Как твое здоровье? — спросила Козетта, внимательно к нему приглядываясь.

— Прекрасно, — буркнул Тезкин.

— У тебя ведь что-то серьезное было?

— Ерунда.

Он твердо решил, что не станет посвящать бывшую подружку в подробности своей жизни. Но денек был такой чудный, Саня мало-помалу разошелся, расчувствовался и рассказал ей все, начиная с того момента, как Голдовский, будь он неладен, притащил его в проклятый дом. и кончая своим желанием завербоваться в Сибирь.

Катя слушала его участливо, словно и не было никакой тени в их отношениях и не связывала их какая-то недоговоренность, и. когда Тезкин замолк, задумчиво произнесла:

— От себя-то ты все равно никуда не уедешь.

— Ну и черт с ним! — сказал он зло. — Мне теперь плевать, что со мной будет. Я, верно, как был пустым и никчемным человеком, так им и остался, раз даже стыдно от меня иметь детей. Ничего хорошего я для себя не предвижу, и никакой пользы в том, что живу, ни мне, ни окружающим нет. Одни пустые хлопоты.

— Санечка, — возразила Козетта по-прежнему мягко, но довольно решительно, — все это ребячество. Когда вы с Левой сидели в баре, вам было по семнадцать лет, и вы изображали на ваших пухлых личиках разочарование и усталость — это было страшно мило. Но теперь, если хочешь, Голдовский вызывает у меня куда больше уважения.

— Еще бы!

— Все его нынешние рассуждения от излишнего честолюбия. Это пройдет, и его тяга к тебе тому порукой, а вот тебе надо заняться делом.

— Каким еще делом. Катя? Что ты придумала? Ей-Богу, лучше б я сдох, — добавил он с горечью.

Козетта вздрогнула, немного побледнела, но упрямо продолжила свое:

— Лучше всего будет, если ты пойдешь учиться.

— Ну уж нет! — вскинулся он. — В школе меня все в институт отправить хотели, потом родители. Я, слава Богу, не честолюбив, вполне доволен нынешней работой, и большего мне не надо. А если это кого-то не устраивает, то пусть ищут чистеньких и удачливых.

Он был теперь по-настоящему задет и хотел сказать ей, что она сама именно так и сделала, нашла себе выгодного мужа, продалась и потому теперь защищает Голдовского. Но что-то мешало Тезкину прямо или косвенно обвинить ее в предательстве или измене.

Он не мог понять, та или не та Козетта была перед ним. Она стала замужней дамой, чужой женой, и это возводило между ними непреодолимую преграду, раз и навсегда перечеркивая все бывшее прежде. Он не мог найти в себе силы ни год назад, узнав об этом от Голдовского, ни теперь спросить ее, почему так вышло. Он не смел задать этого вопроса, точно чувствуя, что за ним скрывается какая-то тайна, но с ужасом и странным-торжеством в душе вдруг понял, что отказаться от нее и теперь не сможет. Все равно их связывало нечто более глубокое, хоть и был он в ее глазах беспутным мальчишкой, еще нелепей, чем в тот роковой, разъединивший их навсегда вечер.

— А подите вы все к черту с вашими нравоучениями! — вскричал Тезкин, но не оттого, что Козетта его чем-то обидела, а оттого, что — понимал он — она сейчас уйдет, и одному Богу ведомо, когда и в какой городок она снова отправится на экскурсию. И, словно почувствовав это, Козетта проговорила:

— Ты, если куда соберешься еще, зови меня.

Она сказала это тихо и кротко, как в былые времена, и в смятенной Саниной душе снова поднялась нежность, казалось, навсегда покинувшая его в тот день, когда Маша легла в больницу. Но оказалось, что нежность — слишком неистребимая штука, такая же неистребимая, как и ее вечная спутница — тоска.

И, вернувшись в Москву, Тезкин, несчастный и счастливый Тезкин, провожая глазами уходившую от него Катерину, вдруг понял, что никуда он теперь не уедет, потому что живет в этом городе женщина с чужим колечком на руке. И пусть даже нет и не может быть у них ничего общего, кроме непроясненных воспоминаний, он останется здесь ради редких встреч с нею.

Он жил теперь от одной такой встречи до другой, и жизнь его снова переменилась. Он, разумеется, не думал поступать в институт, но Козетта разбудила в нем его вечную и единственную страсть — страсть к звездному небу. Саня стал забывать о Маше и доме на набережной, часами листал атласы и карты, читал книги по астрономии. Как люди зачитываются романами и принимают близко к сердцу похождения плохо ли, хорошо ля выдуманных персонажей, так и Тезкин зачитывался названиями созвездий, туманностей и облаков. Он купил телескоп и с крыши купавинского дома, где пропадал теперь все время, с неизъяснимым трепетом и восторгом глядел на поднимавшиеся над миром звезды и планеты. В эти минуты душа его словно сама устремлялась ввысь. Как жалел он, что в свою хиленькую оптику сквозь ядовитые испарения купавинского завода «Акрихин», отравлявшего всю округу, не мог разглядеть и открыть новую звезду или хотя бы астероид и дать ему женское имя.

Ему казалось, что небо заключает в себе некую неимоверную тайну, единственную достойную того, чтобы к ней стремиться, и сообразную человеческой душе, ибо звезды и все небесные светила суть только завеса, отделяющая этот мир от того, куда он не попал по какой-то случайности. Но близость к тому миру уже отравила его разум, и ничем иным заниматься он был не в состоянии. Он снова теперь желал подняться к этой завесе, встать на краю и заглянуть туда, куда не дано глядеть смертным, чтобы получить ответ на томившие его вопросы о смысле и таинстве скоротечного и несправедливого земного бытия. Все более поддаваясь и увлекаясь этой мыслью, он принялся однажды в Звенигороде обсуждать свои мечты с Катериной. Она слушала его очень внимательно, но совершенно не поддерживала разговоров ни о таинственной завесе, отделяющей загробную жизнь, ни о посмертном существовании души, ни о влиянии душ умерших на живущих.

Они стояли на высоком берегу Москвы-реки, была середина мая, и все это напомнило Тезкину такой же день год назад, когда Лева сказал ему, что Козетта вышла замуж.