Читать интересную книгу Расти, березка! (рассказы и очерки) - Дмитрий Азов

— На фронте, конечно, труднее было, — говорит Петр Фролов. — Отец рассказывал, как они форсировали реку. Только начали переправляться, немец огонь открыл. С самолетов бомбит, снарядами глушит. Но все-таки плацдарм захватили наши солдаты… А помните, мы читали книгу о том, как солдаты майора Чинкова Западную Двину форсировали? Понтоны и лодки отстали. Что делать? Плоты! И на плотах на вражеский берег. На первом — командир роты автоматчиков майор Чинков. Потом ему звание Героя Советского Союза присвоили… Плывут на плотах, а враг косит из автоматов и пулеметов. Наши солдаты выскочили на берег, мокрые, продрогшие, — и в атаку. Выбили противника из деревни, дорогу перехватили и отсюда — ни шагу. Держали плацдарм до подхода основных сил.

Петр умолк, прислушался к шуму реки. О чем-то задумались и гвардейцы. Кого война не коснулась!..

— А отец у тебя настоящий герой! — вдруг сказал кто-то. — Письма-то часто пишет?

— Часто, — с теплой улыбкой кивает сержант Фролов. — А когда в партию меня приняли, написал: «Так держать, сынок». Вот и стараюсь.

За беседой незаметно прошло время. Наступило утро. Ясное, тихое. Рассеялся туман, и увидели гвардейцы, что река отступила.

Юркина судьба

— Для чего нужна сила, ты знаешь? — Мать укоризненно смотрит на сына.

Для чего? Странный вопрос. Юрий может ответить вполне определенно: «Чтобы драться. Испробовать силу. Испытать радость победы. Соседского мальчишку побил? Пусть не крутится под ногами».

Но Юрий карими хитроватыми глазами из-под черного чуба постреливает в сторону.

— Мама!

— Что?

— Не говори бате…

— Ешь!

Ольга Фадеевна недовольно хмурит брови, придвигает ему тарелку с едой.

Не простила. Юрий вздыхает и принимается за еду. Кусок не лезет в горло. С отцом разговор будет посерьезней. Юрий представил широкий армейский ремень — единственное, что сохранилось у отца с фронта. Правда, отец и раньше, когда Юрка был маленьким, редко пускал в ход эту реликвию, а больше грозил. Но все же…

Наскоро поев, Юрий тоскливо посмотрел на часы: до вечера далеко, не ляжешь спать, чтобы оттянуть неприятное объяснение с отцом. Мать догадалась. Попросила дневник.

— Отобрали. Ну, взяли… Классный руководитель…

Еще неприятность: в дневнике жирная, головастая двойка по немецкому. Юрий торопливо скрылся в своей комнате.

Хлопнула дверь. Тяжелые, уверенные шаги. Отец! Дробный перестук каблуков: Гриша и Владик, младшие братья, встретили его на улице. Басовитый голос отца:

— Принимай, мать, «танковый экипаж»! Где Юрий?

Юрий услышал, как мать вздохнула. А ведь отцу достаточно одного этого вздоха, чтоб понять: старший опять провинился… На прошлой неделе из школы жаловались, позавчера — соседи. И вот снова…

Григорий Афанасьевич распахнул дверь в сыновью комнату. В упор посмотрел на Юрия. Тот стоял чуть ссутулившись под его грозным взглядом. Однако на этот раз не отвел в сторону виноватые глаза, как это делал обычно.

И вдруг отец понял, что перед ним стоит не просто школьник, долговязый балбес, которому уже все отцовское впору. И пушок над верхней губой уже не пушок, а настоящие усики, да и в самих губах — напряжение и упрямство.

— Докладывай! — Отец сел на стул. Тяжелая, жилистая рука, покрытая многочисленными ссадинами, легла на учебник. — Чем порадуешь?

— Нечем, батя.

— И по части борьбы, выходит, не мастер?

Юрий оживился. Глаза засветились задорным огоньком. Тряхнул чубом:

— Игорь Евгеньевич говорит, борец из меня получится.

Игорь Евгеньевич Зуев — мастер спорта, тренер команды из общества «Труд». Он-то и пристрастил Юрия к вольной борьбе, отца уломал. Григорий Афанасьевич согласился, но поставил условие сыну: поднажать с учебой в школе. Отстанет — прощай, вольная борьба.

На первых порах дело пошло. А после… Хоть не смотри соседям в глаза. Затеет свалку во дворе: «Тренируюсь!» За это достанется ему от отца — пару дней во дворе тихо. А потом снова жалобы…

— Борец получится, говоришь? — Григорий Афанасьевич сжал кулак, пристукнул по колену. — А человек? Получится ли человек? Понимаешь?

Юрий никогда еще не видел отца таким расстроенным. И пожалуй, тоже впервые понял, что отец не позволит себе его ударить, а злится оттого, что не может найти еще какие-то сильные и убедительные слова. А где ему, простому рабочему, взять такие, каких бы Юрий не слышал в школе и на комсомольских собраниях, — и о том, что человек — это звучит гордо, и о высоком назначении советского человека. Теперь Юрий увидел, что перед ним сидит не сильный, строгий отец, бывший танкист, имя которого гремело по всему фронту, а просто большой, усталый человек с натруженными руками, и этот очень дорогой человек мучается, не зная, что сказать сыну, как убедить его.

У Юрия подступил комок к горлу. Он едва выдавил:

— Прости, папа! Теперь уже окончательно…

Он сказал это и удивился, что отец не вспылил: не любил, когда сын канючил: «Прости, больше не буду», а через час забывал о своем обещании…

Отец тяжело поднялся, рассеянно посмотрел на учебник немецкого языка. Невесело усмехнулся:

— Шпрехаешь?

Юрий покраснел:

— Не очень, батя.

— Зря. А мне на фронте этот язык вот как требовался. Теперь-то для дружбы необходим, а тогда, бывало, заместо оружия.

Юрий оживился:

— Как это?

— А вот так. В разведке без знания языка ты что глухой. И толку от такого разведчика — ноль без палочки. Хоть в самую ставку к Гитлеру заползи, слушай, а ничего не узнаешь. Вот и на сандомирском плацдарме… Получили мы задачу разведать, какие части перед нами. Командир разведроты приказывает: два дня даю сроку — изучить «разговорник»… Это у нас такие блокнотики были на первый случай, как «языка» захватишь. Из какого полка, дивизии, ну и все прочее. Над головами снаряды, мины свистят, а мы в траншее друг друга гоняем, экзаменуем, натаскиваем. Командир обещался лично проверить. Ну а с ним шутки плохи: не вызубрил — не пойдешь в поиск. А кто такое перенесет? Тогда я и пожалел, что в молодости, когда память покрепче, не изучал… На войне доучивал.

Больше отец ничего не сказал и вышел.

… Впервые за свою безмятежную жизнь Юрий не мог заснуть. Не потому, что ему нездоровилось. Наоборот! Он ощущал необычный прилив физических сил и радость победы, одержанной на тренировке над борцом-перворазрядником… Юрий не мог заснуть от неясного, беспокойного ощущения тревоги за отца — всегда такого сурового, овеянного давней, могучей силой, отца, который носил на груди Звезду Героя, и вдруг — отца растревоженного и грустного… И не он ли, Юрий, причина этому?! Да вообще-то, что он, Юрий, знает о своем отце, о котором писали фронтовые газеты, перед которым и теперь рабочие при встрече торопливо сдергивают с головы кепки и в их глазах загорается радость? Юрий сам видел это не раз, когда отец брал его на завод. Но только ли этот почет за прошлые, военные, заслуги отца? И все ли он понимает, Юрий?

Сын не знал, что такую же беспокойную ночь провел и его отец.

Григорий Афанасьевич перебирал в памяти день за днем. Конец войны. Радость победы. И — первые послевоенные годы. Трудные, напряженные. И вот — Юрка. Первенец. Смешной, розовый. А после? С работы — домой.

Из дома — на работу. А Юрка рос! Однажды сидели в сквере. Сын попросил рассказать о войне, как воевал отец. А он? Он почему-то заговорил совсем о другом. Вспоминая об этом случае, отец упрекал себя за то, что ушел от очень важного, нужного разговора. И так вот всегда! Все ему казалось, что Юрка маленький и что эти его вопросы и разговоры о долге, о подвиге — все это еще впереди, когда сын подрастет. Потом появились младшие. Но было ли у него истинное сближение с Юркой, со старшим? Это так называемое духовное родство? И что знал сын о его детстве, детстве своего отца?

Григорий Афанасьевич рос на берегах Енисея. Рано стал трудиться. Не чурался самой черновой работы. Зимой учился, а летом по Енисею на лодках грузы в Игарку сопровождал… Трудно было учиться и работать. Но тянулся… А после — война. Повезло ему — жив остался. И встретил Ольгу. Потом вот — Юрка. Другие дети. С ними, кажется, уже легче было. Трудился он, трудилась Ольга. И все — для них! Пусть уж они не знают тягот, которые легли на плечи родителей…

Григорий Афанасьевич получал письма от друзей-фронтовиков. Иногда они приезжали к нему, вспоминали военную молодость, рассматривали фотографии. На них Григорий Афанасьевич — старшина. Боевой, бывалый. Приходилось ему и выступать по поручению партбюро перед комсомольцами цеха, хотя он не особо любил шумихи. Но партийное поручение обязывало. И он говорил. Говорил, что считал нужным, рассказывал о подвигах боевых друзей. И его слушали с замиранием сердца. Но в эту ночь Григорий Афанасьевич словно уличил себя в чем-то. Прежде всего, кажется, в том, что все это он говорил для других, для всех, кроме своего собственного сына. И вот — результат. Сын старшины запаса, Героя Советского Союза, отличника разведчика и отличника танкиста, а теперь знатного слесаря, Григория Афанасьевича Слободенюка растет… Кем же растет его Юрка? Сказать — тунеядцем, лоботрясом, — пожалуй, слишком. Но что-то тревожит, настораживает в его характере.