Читать интересную книгу 2x2=мечта - Халина Снопкевич

«Марочка»! Людка с презрением пожала плечами и вышла из трамвая.

Солнце решительно объявило забастовку в это апрельское воскресенье, стало темно и холодно. Апрель, май, июнь… ну, еще можно вытерпеть с грехом пополам.

Дома Людка с тарелкой горячего горохового супа уселась перед телевизором. Передавали репортаж из Монголии, живописные стада баранов бродили по пастбищам, и Людка уже начала было прикидывать, что в Монголии заслуживает исследования, но тут операторы, видимо, устали и начали показывать многоэтажные дома, точно такие же, какие строят по всей Варшаве и каких полно в Людкином районе. Потом были последние известия (а время неслось вперед, как дикий жеребец), и объявили, что будут передавать пьесу Фредро[9]. Для сочинения Фредро мог бы и пригодиться, но для домашнего задания по физике вряд ли… За целое воскресенье никто им не позвонил; Людка проверила по телефону часы, а потом набрала номер железнодорожной справочной-автомата. Пока она никуда не собиралась, но приятно было послушать, в каком направлении когда можно поехать. Потом она позвонила в справочную авиационного агентства и спросила, летит ли завтра самолет в Варну и как оттуда добраться до Стамбула. Самолет, сказали ей, скорее всего, полетит, потому что прогноз хороший, а сообщение со Стамбулом просто великолепное, и даже остается немного времени, чтобы отдохнуть на аэродроме в Варне и купить свежие газеты. Людка поблагодарила дежурную и сказала, что это очень удачно. Пообедать, правда, придется в самолете по дороге в Варну — в Варне у нее очень много дел, и она боится, что зайти там в ресторан не успеет.

Ну, а больше тянуть было нельзя. Пришлось выключить телевизор и взяться за физику.

9

Конец учебного года мчался навстречу Людке, словно кошка к горшку со сметаной. Уроки, как всегда весной, казались длиннее обычного. Пани Мареш перехватывала тоскливые взгляды учеников, устремленные в сторону окна, и объявляла:

— И рад бы в рай, да грехи не пускают! Каминская, ты сделала две ошибки, причем обе орфографические. Даже уважающий себя пятиклассник не станет делать ошибок на глухие и звонкие согласные. Пойдешь гулять в парк — присядь, дитя мое, на скамеечку и почитай основные правила правописания.

А пан Касперский пугал:

— Пятнадцать процентов оставлю на второй год. Пятнадцать процентов. Пятнадцать, — повторял он, словно опасался, что выговаривает недостаточно четко и слушатели его не поймут. Получите табеля, тогда подсчитаете, сколько это, пятнадцать процентов от тридцати девяти. Если, конечно, вы способны произвести столь сложный расчет.

— Выходит, вы оставите на второй год пять целых восемь десятых ученика, — высчитал Яцек Рахвальский.

— Берегись, Корчиковский, как бы я не добавил еще процент-другой.

— Да я что, опять я, я ничего не говорил! — проснулся Марек.

— Это не Корчиковский, а Рахвальский, — благородно, хотя и не без дрожи в голосе, признался Рахвальский и гордо выпятил грудь.

— Рахвальский? Ну что ж, раз ты такой умный, иди к доске. Людмила Бальвик, ты отлично знаешь, чего не знаешь, смотри, как бы не округлить собою дробь.

— Да я все выучила, пан учитель.

— Иди к доске.

— А мне не идти? — обрадовался Рахвальский.

— В самом деле, — спохватился пан Касперский. — Двое дерутся, третий в выигрыше. Бальвик, садись. Рахвальский, садись. Спросим-ка мы Абановича, он у нас так и рвется отвечать. Абанович, к доске.

— На бедного Абановича все шишки валятся, а все почему? Потому что я по списку первый и сижу на первой парте, — пожаловался Абанович на ущемление своих гражданских прав.

— Все шишки валятся? Ну что ж, значит, одной шишкой больше станет, — сказал пан Касперский. — Валяй, братец. Задача номер сто семьдесят четыре. Бери задачник. Я, кажется, помешал тебе решать кроссворд — интересно, в какой газете?

— В воскресной «Жизни Варшавы». Ну просто наказанье в первом ряду — ни за что взяться нельзя? В десятом классе пересяду на «камчатку».

— Боюсь, что ты так и останешься в девятом.

— Да ведь вы ничего важного не говорили! А у меня и всего-то не хватало двух слов — номер восьмой по горизонтали, из пяти букв, и номер шестой по вертикали, из шести. Простите, пожалуйста.

— Ничего, дружок, ничего. Вот тебе номер сто семьдесят четвертый по горизонтали, а что у нас в итоге получится — сейчас увидим. Скорее всего, некая отметка из трех букв. В зависимости от того, как мы назовем искомый балл. Однако не стоит торопить события, посмотрим, как мы решим задачу. Ну, о чем ты мечтаешь. Абанович? Мы проходили это на практических занятиях. Долго думать тут нечего. Корчиковский, что я сказал? Повтори мои последние слова. Кажется, ты слушал не слишком внимательно.

— Да я просто ушам своим не верю. Если слух меня не обманывает, вы сказали, что думать нечего. А мне вы всегда твердите: «Вдумайся, Корчиковский!» Где же равноправие, пан учитель? У меня развивается комплекс неполноценности. Абановичу, выходит, можно не думать?

— Ты у меня, Корчиковский, в конце концов доиграешься! Мое терпение тоже может лопнуть. А пока будь любезен, взгляни, как обстоят дела твоего ученого коллеги у доски.

— Вполне прилично, пан учитель, Абанович ведь у нас шахматист.

— Второе место по школе, — вставил Абанович. — А вообще-то я запасной.

— Ты участвовал в городском школьном турнире? — заинтересовался пан Касперский. — Что-то я тебя там не видел.

— За нас играли Корчиковский и Томала из одиннадцатого. Но когда Томала кончит школу, я войду в сборную. Ну, так вроде бы нормально. — Абанович отступил от доски, оглядел ее издали, как живописец только что законченную картину. Затем склонил голову набок и удовлетворенно кивнул.

— Ошибки кто-нибудь находит? — спросил пан Касперский. — Не вижу рук, не слышу возражений. Решено без голосования: Абанович с честью выполнил тяжелую задачу, возложенную на его молодые плечи. Правда, задача была не сказать чтобы непосильная, но за это уж он не отвечает. Сделал, что мог и должен был сделать. Корчиковский, на последнем турнире ты играл, как сонная муха.

— У меня дебют слабый, а потом я разыгрываюсь.

— Наша сила в понимании наших ошибок. Надо тебе подзубрить дебюты.

— Пан учитель, правда, это свинство, американцы нарочно поддались норвежцам, чтобы Польша не попала в финал! — сказал Абанович. — А наши играли со страшной силой, просто исключительно!

— Ты норвежцев не трогай, они-то тут при чем! — крикнула Людка.

— А вот при том: американцы поддались им нарочно! — разозлился Корчиковский и тут же разозлился еще больше, потому что получилось, будто он заговорил с Людкой.

— Вы эти партии разбирали? — спросил пан Касперский, не вступая в спор по национальному вопросу.

— Все до одной, пан учитель! Мы их вырезали. Можем вам показать.

— После уроков. Кто у нас сегодня ассистент?

— Я, — вскочила Янка Крук.

— Итак, сейчас уважаемая ассистентка Крук отведет жаждующие знаний массы в физический кабинет. Проделаем кое-какие опыты. Прошу только идти не со страшной силой, а исключительно тихо, ибо вокруг наши собратья, героически преодолевая трудности, припадают пересохшими устами к чистым родникам науки. И с нашей стороны было бы жестоко и негуманно мешать им. Крук, ты зачем тащишь в кабинет стул?

— Чтоб вам было на чем сидеть, пан учитель.

— А ты, Ковальский? За что ты стукнул Фрончака?

— Так просто.

— Фрончак не боксерская груша. Впрочем, когда он стоит у доски, я начинаю в этом сомневаться. Ну, живо, живо! Внутренним взором я уже вижу вас в лаборатории. А может, вследствие долгой педагогической работы у меня начались галлюцинации и вскоре мне будут мерещиться белые мыши и зеленые верблюды?

«Зеленые верблюды» были явно не лучшей находкой пана Касперского — они могли напомнить классу про зеленого клопа. Людка внимательно огляделась, но с тех пор стольким разным людям давалось столько разных прозвищ, что никто и внимания не обратил. Наверно, даже Корчиковский давно забыл, только она одна и помнит, потому что это касалось ее.

С тех пор как Ядзя ушла из их школы, Людке было очень одиноко в классе. Они столько лет дружили! А Ядзина мама взяла да и переехала в новую кооперативную квартиру в другом районе и заявила, что Ядзе нельзя ездить в школу так далеко. И это за три месяца до конца учебного года! Ядзя плакала, но все было напрасно — у нее, видите ли, в детстве шла носом кровь, хотя сама она ничего такого не помнит. С учебой она, в общем-то, справлялась, во всех школах эн плюс один раз проходит одно и то же. Но привыкнуть не могла ни к своему району, ни к школе, ни к учителям, хотя прошло уже два месяца. Один раз Ядзя прогуляла уроки и приехала повидаться с друзьями, но ведь не пойдешь же в класс — моментально сообщат в новую школу, и она пять часов просидела в уборной, а час со сторожем в раздевалке. В классе ей удалось побыть только на переменках.