Выходя, Ян Шань мельком обернулся на туманную сферу шара — и невольно вздрогнул: оттуда смотрели на него огромные, неестественно круглые темные глаза. Повинуясь безотчетному порыву, маг подхватил с пола темный плат, которым накрывали шар, если где-то проходила гроза — иначе бы наблюдающие слепли один за другим — и накинул его на Всевидящее Око.
По ту сторону хрусталя стоявший перед шаром Римьерос, хмурясь, разглядывал диковинку. Неужели ему померещилось какое-то движение внутри этого огромного слитка? Словно что-то черное мелькнуло перед глазами и исчезло.
— Барон Марко, подойдите сюда! — крикнул он, не оборачиваясь. Когда да Ронно приблизился, принц указал ему на шар и спросил: — Что это может быть, как по-вашему? Я готов биться об заклад, что точь-в-точь такой же шар мы видели у дороги сегодня рано утром.
Барон задумался
— Надо подождать, не появится ли третий, — сказал он наконец.
— Митра милосердный! — на манер деревенского говора воскликнул Римьерос и в притворном ужасе всплеснул руками. — Еще и третий! Зачем вам их столько, друг мой? Или вы думаете, что, не поняв, для чего предназначены первые два, мы все поймем, увидев третий?
— Да, мой государь, — ответил Марко со всей серьезностью.
— А если третий не появится?
— Это тоже будет ответом, — пожал плечами старый воин. — Посмотрим.
Когда к концу дня они увидели третий шар, как и первые два стоящий у дороги на массивной колонне в рост человека, Римьерос соскочил с коня и торопливо подошел ближе, надеясь здесь разглядеть то, что не успел увидеть во втором. Но на этот раз хрусталь был незамутненно-чист, закатное солнце расцветило его яркими радужными бликами.
— Так каков же ответ? Вы обещали мне ответ, барон. Что такого вы видите в третьем, чего не было в первых двух?
— Расстояние, государь. Два шара — первый и третий — расположены примерно на одинаковом расстоянии от второго. Это значит, что либо мы вышли на дорогу, ведущую прямиком в Пайканг, и шары обозначают какую-то меру длины; либо эти шары установлены вдоль дороги для какого-то магического действа.
Римьерос задумчиво выпятил нижнюю губу.
— Ну хорошо, а если бы третьего не было? — спросил он наконец.
— Тогда я уверился бы в том, что этих шаров здесь всего два и, вероятнее всего, разбил бы, ибо для чего они еще тогда могут быть кроме, как для черного колдовства? — невозмутимо ответил старый воин.
— А что мешает им всем трем быть для чьего-нибудь черного колдовства? — рассмеялся Римьерос.
— Все те же расстояния, государь. Если здесь есть колдун, власть которого распространяется на всю страну, то он, вероятнее всего, ею и правит. А в этом случае вмешиваться неразумно. Я предам духовному суду богохульника, я прогоню прочь от своего порога ведьму, но страна сама должна решать, какой правитель для нее годится, а какой нет.
Римьерос вспомнил мелькнувшую в шаре черную тень и поежился.
— Быть может, это и в самом деле лишь отсчет лиг или в чем они тут измеряют расстояния, — сказал он. — Но мне не нравятся эти шары. Они словно следят за мной, и у второго мне на миг показалось…
— Что, мой принц?
— Ничего. Так, наваждение. А слыхали вы, барон, про магов Красного Кольца? Говорят, кое в чем они превосходят даже стигийцев, поклонников Сета!
Услыхав про «наваждение», да Ронно потянул принца прочь от шара, не слушая дальнейших разглагольствований о магах и магии. Не существовало в мире вещи, к которой он относился с большей подозрительностью — исключая, быть может, только женщин. В них, был уверен барон да Ронно, еще более, чем в колдовстве, кроется корень всемирного зла.
— На всякий случай, отойдите от него подальше, государь. К тому же становится поздно. На поляне уже, наверное, разбили шатры, и я даже здесь слышу запах жаркого, идущий от костров. Пойдемте в лагерь, государь.
Шатер принца и в самом деле уже высился среди поляны на берегу реки, что текла недалеко от дороги. Римьерос пригласил да Ронно к себе и оставил ужинать, непрестанно болтая о различных магических трюках и вещицах. Барон отвечал сдержанно, но под конец трапезы тоже разговорился, и тут принц с изумлением обнаружил, что да Ронно, в отличие от него самого, знает о магии и колдунах отнюдь не понаслышке.
Ни за ужином, ни после Римьерос больше не вспоминал о таинственных шарах. Но среди ночи он вдруг проснулся и вышел, едва накинув плащ поверх рубашки. Он долго стоял перед мерцающей сферой, пытаясь восстановить ощущение пребывания в двух местах одновременно, которое посетило его в тот миг, когда перед глазами мелькнула тень. Но шар просто тихо светился в ночи, отражая и преломляя лунный и звездный свет, дробя его в своей прозрачной утробе на тончайшие лучики… Римьерос зябко передернул плечами и ушел к себе в шатер. Остаток ночи он спал на диво спокойно, и если и снилось ему что-нибудь, то наутро он об этом не помнил.
Двинувшись с рассветом в дальнейший путь, посольство не проехало и нескольких лиг, как джунгли, теснившие дорогу с обеих сторон, вдруг кончились. Прямо за ними, похожие на пестрое лоскутное одеяло, какими зингарские крестьяне занавешивают стены в земляных хижинах, начинались поля.
Последние несколько дней дорога плавно шла вниз, спускаясь с предгорий. Долина лежала еще ниже, и из леса открывался на нее великолепный вид. Подобно дороге, с гор сбегала в долину и река, вдоль которой, то приближаясь, то удаляясь, они двигались все это время. В долине река замедляла бег, ширилась и разливалась на множество узких рукавов. Над ней, прочно вцепившись в дно и берега мостами, стоял небольшой город, со стороны суши обнесенный стеной. Вокруг, как цыплята вокруг наседки, ютились домишки землепашцев. Первая зелень, едва пробившаяся на свежераспаханных полях, напоминала пушок, покрывающий щеки юноши, дома по самые крыши тонули в бело-розовом цветении.
— Что скажете, мой принц? — обернулся к Римьеросу барон, но тот уже двинул коня вперед и вниз по дороге.
— Туда! — коротко велел принц и первым пустил коня рысью.
Их словно ждали. На огромном горбатом мосту, по которому, словно нить сквозь бусину, проходила через город дорога, стояла толпа желтолицых людей. Римьерос, не ожидавший ничего подобного, резко осадил коня, но тут взвыли трубы, ударили гонги и барабаны, словом, поднялся невообразимый шум. Лошади зингарцев, немотря на то, что были привычны и к черной брани конюших, и к лязгу железа, едва не кинулись врассыпную от этой какофонии.
— Это в нашу честь! — понял наконец Римьерос и расхохотался, закинув голову. С ним засмеялись и остальные. Встречающие гостей растерянно застыли, ибо такой откровенный смех в Кхитае выражал презрение, насмешку и вообще считался крайне оскорбительным. Музыка стихла.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});