Вячеслав Ложко пытается найти источник красоты на Земле. И ведь находит же! А сколько уже было неуклюжих попыток сделать то же самое у других.
Юрий Голубицкий КАК КОРАБЛЬ НАЗОВЁМ...
Кодин М.И. Поверженная держава. Записки очевидца. М., "Вече", 2007. – 544 с.
Позволю себе замечание общего свойства: мы вновь страной, по крайней мере, пишущей и читающей частью её населения, вступили в период повышенного интереса к документальной прозе. Так неизбежно случается после серьёзных общественно-политических трансформаций, когда у их очевидца, участника сначала возникает желание сохранить для истории хронику судьбоносных событий, а затем, по прошествии некоторого времени, осмыслить эти события, выказать по отношению к ним свою выстраданную точку зрения. Поскольку частота таких глобальных потрясений в России последнего столетия только возрастает, то и документальная проза о них уже составила солидный ряд, в котором заняли свои места воспоминания о революции 1917-го года и Гражданской войне как с "красной", так и "белой" сторон, свидетельства о репрессиях тридцатых годов их жертв, палачей, потомков тех и других, мемуары маршалов и окопных лейтенантов Великой Отечественной, незаслуженные панегирики слякотной Оттепели и, наконец, искренние и не очень стенания по распавшемуся на рубеже веков Советскому Союзу. К числу последних опусов и относится, как видно из названия, "Поверженная держава" Михаила Кодина.
Будь эта многостраничная, убористо набранная и снабженная фотографиями и документами книга очередным "Плачем Ярославны", вряд ли стоила бы большего к себе внимания со стороны критики, нежели упоминания в общем реестре множества себе подобных. Но "Поверженная держава" – книга в творческом отношении штучная, в чём-то даже уникальная. Скажем, в благой подспудной попытке автора отыскать через аргументированное отрицание неизбежности злодейского развала СССР державные опоры для новой России в постмодернистской хляби постсоветского лихолетья и, скорее всего, ещё окончательно не устоявшегося пространства.
Если и не уникальна, то, по крайней мере, счастливо редкостна позиция автора: видно, как он старается преодолеть доминирующий в подобного рода текстах субъективизм, и в большинстве случаев это ему удается. Привыкли же мы к иному. Принадлежит автор к тому или иному политическому направлению, властному клану, с позиций этого направления, в интересах своего клана и пытается воссоздать ушедшую реальность. По сути, сплошь и рядом в нынешней мемуаристике торжествует в откровенном и латентном виде пресловутый классовый подход, закипает классовая борьба, обострение которой по мере продвижения нашего общества к высшим формам социальной организации гениально предвидел Сталин, так старательно и, как оказалось, несправедливо раскритикованный за это хрущевскими адептами.
Казалось бы, М.Кодину – внуку поволжских крестьян, репрессированных сталинскими сатрапами и ими же сосланных на погибель в карельские морозы, место среди недругов Советской власти, которые, отличаясь энергичностью и плодовитостью, уже создали специальный обширный массив "репресантской" литературы. Ведь присоединить к массиву этому своё творение по нынешним временам и почётно, и, безусловно, выгодно. Однако ясное сознание автора, его обширные социологические и исторические знания а, главное, совесть влечёт его сторониться этой кликушествующей компании. Он сразу же, ещё в зачине книги, чётко и однозначно предъявляет свою идейно-политическую позицию, которая чужда как догматизму одряхлевших кремлевских "застойщиков", под руководством которых ему довелось работать последние годы Советской власти в ЦК КПСС, так и соглашательской трусости зюгановской КПР и экстремизму крикливых, бестолковых нынешних радикальных леваков.
Испытывая глубочайшее почтение и сыновнюю любовь к семье, роду, матушке, отцу, бабушкам-дедушкам, тётушкам-дядьям, что нашло отражение на десятках страниц книжного лирического текста, в осуществлённом с тщанием и любовью подборе фотографий семейного архива, в цитировании пожелтевших документов и тех, что были затребованы из фондов хранения совсем недавно, специально для работы над этой книгой, М.Кодин не менее высокие чувства питает к Отечеству, к взрастившим его стране и общественно-политическому строю. Признаёт их великое и, увы, не всегда безопасное для отдельной личности право на продвижение и защиту державных интересов, даже на стратегические жертвы во имя сохранения для будущих поколений соотечественников страны и самого будущего.
Цитируя публициста Г.Элевтерова, М.Кодин утверждает: "Сталин не стремился к завоевательской революционной войне, но видел, что оборонительной войны не миновать… Он предпочёл процесс индустриализации сельскохозяйственного производства и высвобождения рабочих рук сделать управляемым в общей системе руководства народнохозяйственного процесса. Коллективизация и индустриализация, за которые проклинают Сталина, были связаны с муками, но это были родовые муки становления в России современной социально-экономической системы… Сталин осуществлял хирургическую роль в этом освобождении от бремени остатков общинного землепользования и крепостного права – остатков, тормозящих переход России в разряд экономически развитых государств ".
"Мне, внуку раскулаченных крестьян, как бы история их судеб для меня ни была горька, трудно не согласиться с автором этих строк, – пишет далее М.Кодин. – Да, были муки, жертвы. Но цель стояла слишком высокая, опасность слишком реальная, чтобы всем этим пренебречь, это игнорировать. И сейчас для меня во много раз горше другое – то, что было достигнуто ценой таких жертв, мы в конце ХХ века не сумели не только преумножить, но и сберечь."
Эти слова – идейная платформа автора, тот рубеж духа, за который нет, и не может быть отступления под давлением даже превосходящих сил в виде неблагоприятных жизненных обстоятельств или тирании общественного мнения. Как говорят в подобных случаях: на том стоим!..
Что представляет собой книга "Поверженная держава" в структурно-содержательном плане? Беллетризованное изложение истории жизни автора с включением истории родительской семьи и рода на фоне новейшей истории Советской страны, показанной в опорных, ключевых моментах. Впрочем, благая поливалентность текста заключается в том, что каждый читатель волен изменить фокус настройки, и тогда то, что представляется фоном, окажется передним планом, а главная в авторском представлении сюжетно-фабульная линия, вполне может показаться кому-то тематической периферией...
Да, почти вся использованная в тексте информация (за исключением, естественно, связанной с семейной линией родов Кодиных и Смеловых) не является авторским открытием, более того, уже использовалась в иных научных и публицистических изданиях. Однако это не умаляет её значения вообще и в частности в контексте данной книги. Скажем данные о репрессиях в СССР, опровергающие расхожие и откровенно лживые измышления некоторых либеральных историков о многомиллионном уроне русского и братских ему народов. В ещё более системном и исчерпывающем виде они приведены, например, в написанной профессором Л.Л. Рыбаковским главе "Людские потери СССР и России в 30-х годах" книги "Социология и государственность". Но ведь замолчали эти научно обоснованные выкладки нашего демографа № 1 те, кто стоит ныне у руля отечественных СМИ! И вот новый и столь же целенаправленный залп производит из своего калибра доктор социологии М.Кодин. Конечно же, и его постараются замолчать, но, в конце концов, капля за каплей точит даже камень…
Или – интереснейшая и необычайно важная тема жизни, бытования, служения русских людей за пределами своей исторической Родины, в советских союзных республиках. Пытались ее "поднять" в отечественной литературе ряд серьёзных писателей, автор этих строк брался за неё, но масштабы темы так велики, что настоящие открытия – социологические, публицистические и художественные, ещё впереди.
Кодин берётся решать тему эту на примере своей беллетризованной биографии, дополненной короткими рассказами-зарисовками о друзьях-товарищах, которые были у него в период проживания и работы в Азербайджане и Молдавии, практически, на всех ступенях социальной лестницы этих республик. Советский интернационал, столь мало убедительный в тогдашнем агитпропе, в живых свидетельствах М.Кодина предстает отнюдь не исчерпанной формой мирного и плодотворного межнационального существования. Верится после прочтения соответствующих страниц "Поверженной державы", что следовало не отказываться от его опыта и практик, а аккуратно подправить перекосы в межнациональных отношениях, не только "прищемить хвост" наглеющему национализму окраин, но и умерить зачастую ничем не обоснованные амбиции временами склонного к шовинизму славянского "старшего брата".