Читать интересную книгу Психиатр - Андрей Шляхов

Удобно усевшись в полупустом вагоне, Савелий сунул в уши затычки наушников и врубил любимый альбом любимой группы:

On a dark desert highwayCool wind in my hairWarm smell of colitasRising up through the airUp ahead in the distanceI saw a shimmering lightMy head grew heavy and my sight grew dimI had to stop for the night…[6]

Большинство сверстников считало музыкальные пристрастия Савелия архаичными. Некоторые даже пробовали выступать с критикой. «Что плохого в любви к классике?» — удивлялся Савелий, и те отставали. «Иглз» были в его понимании больше чем группой. Они были целой эпохой, сколь бы пафосно это ни звучало. «Орлов» нельзя было представить вне своего времени, оторванными от него. Слушая ту же «Калифорнию», Савелий явственно представлял несущиеся по шоссе большие угловатые «кадиллаки» и «крайслеры» семидесятых годов прошлого века, а не современные автомобили, несмотря на то что в песне не было ни одного намека на время действия. А вот же… К тому же «Орлы» играли мелодичную, приятную для уха музыку и не повторялись в своих песнях. Песни у них отличались своеобразием, а в текстах песен был смысл, порой весьма глубокий:

Welcome to the Hotel «California»Such a lovely placeSuch a lovely placeSuch a lovely facePlenty of room at the Hotel «California»Any time of yearAny time of yearYou can find it here…[7]

Песня была буквально пропитана меланхолией и безысходностью, но в этом был свой особый шарм. Во всяком случае, такие песни, заставляющие задуматься, нравились Савелию куда больше бодрых маршей и той веселой попсы, которую без устали транслировали по радио и телеканалам.

Виталик тоже не любил попсу, но зато он любил шансон. Весь — от «Гопа со смыком» до «Владимирского централа» и «Бутырской тюрьмы». Иногда даже пробовал петь, когда много выпивал, но Савелий решительно пресекал эти попытки. Дело было не столько в репертуаре, сколько в отсутствии у двоюродного брата каких-либо вокальных данных вместе со слухом. Бывает так: медведь как следует прошелся по обоим ушам, а любовь к пению затоптать так и не смог:

Last thing I rememberI was running for the doorI had to find the passage backTo the place I was before«Relax» said the night man«We are programmed to receiveYou can check out any time you likeBut you can never leave!»[8]

«Что есть наша жизнь, как не такой отель „Калифорния“? — привычно подумал Савелий. Он часто думал об этом, но неглубоко. — Почему я живу именно в Москве и именно сейчас? В чем мое предназначение, моя миссия? Должна же быть у каждого человека миссия? Или не должна? Или она есть, но я об этом знать не должен?»

«Китай-город» встретил Савелия шумной толпой детей, на вид — класс третий или четвертый. Дети жизнерадостно вопили (некоторые даже визжали), носились взад-вперед по перрону, а три тетки позднебальзаковского возраста, бывшие уже изрядно на взводе, пытались то ли вывести наверх, то ли усадить в вагоны эту стаю.

— Федорович! Встань с пола! Ты простудишься!

— Оганезова, стой! Стой, тебе говорю!

— Туркин, я все расскажу твоей маме! Она не обрадуется! Я обещаю!

Савелий ухитрился пересечь перрон без столкновений с резвой безбашенной молодежью. Заодно посочувствовал теткам и подумал о том, что в педагогике все трое ничего не соображают. Во-первых, не могут сделать так, чтобы дети их слушались, а во-вторых, не понимают элементарных вещей. Вместо того чтобы бегать и кудахтать, лучше бы устроили соревнование — кто быстрее сядет в вагон или быстрее выйдет на улицу. Дети обожают соревноваться, им не столько призы нужны, сколько само состязание. Давно бы уже никого на перроне не было.

Азов педагогики Савелий нахватался от своей последней приятельницы, с которой расстался совсем недавно — двадцать третьего февраля этого года. Расстался совершенно неожиданно для себя. Их отношения постепенно сходили на нет, но этот процесс мог затянуться еще на полгода, если бы не случилось маленького толчка.

Приятельница позвонила поздравить с мужским праздником и позволила себе некоторые обобщения на тему: «Все мужики конечно же гады и сволочи, но без праздника их оставлять нельзя». Может, встала не с той ноги, а может, ученики вчера довели. Она преподавала математику в старших классах, которые обожают устраивать каверзы преподавателям. И хорошо, если одними каверзами дело ограничится.

Но так или иначе, Савелию вместе с поздравлением сказали гадость, он добавил к словам благодарности колкость, а в ответ услышал: «Между нами все кончено! Это мой последний подарок тебе!» Кончено так кончено. В некотором смысле быстрая смерть лучше долгой вялой агонии. Оба это понимали, поэтому никто никому перезванивать не стал. Савелий выбросил ее зубную щетку, она, скорее всего, сделала то же самое с его щеткой, вряд ли оставила на память. Больше никаких залогов любви у них не было, так, несколько совместных фотографий, которые Савелий выбрасывать не стал. Каждая фотография напоминала о каком-то счастливом дне его жизни, зачем избавляться от напоминаний о счастливых днях? Придет время, захочется вспомнить, заново пережить подзабытые впечатления…

На этот раз Савелий знал по номерам все дома, в которых произошли убийства заболевших женщин. «Ну, прямо в духе Гарднера, — подумал он. — „Дело заболевших женщин“. В роли Перри Мейсона — Савелий Лихачев! Увы, не дотягиваете вы до знаменитого адвоката, Савелий Станиславович! Тот мог легко выиграть дело на основании одного малозначительного на первый взгляд фактика, например — выла собака или не выла, а вы тут дурака валяете… Головой работать не можете, так решили еще немного поработать ногами. Прогуляться в Останкино захотелось, как же!»

Сеанс самоуничижения закончился на «Тургеневской», где в вагон зашла такая красавица, что у Савелия аж дыхание сперло от восхищения. Не какая-то там дива с замашками супермодели, а настоящая красавица с роскошной гривой рыжих волос, огромными зелеными глазами, аристократическими изящными чертами лица, восхитительной фигурой и не менее прекрасными ногами.

А еще она была элегантно и со вкусом одета. Ничего броского — бежевый плащ, сумочка и сапоги в тон плащу, только шарфик другой — зеленый, с искорками, под цвет глаз, но смотрелась она в этом наряде совершеннейшей королевой. Не исключено, что простые на вид вещи были произведены ведущими мировыми модельерами и оттого производили подобное впечатление. Савелий не разбирался в модных марках одежды, тем более женской. Так, следил за общими тенденциями, чтобы не казаться лохом, не более того.

Красавица уселась напротив Савелия, достала из сумочки перламутровый телефон с огромным экраном и углубилась в чтение. Савелий вздохнул и отвел глаза в сторону. Так и подмывало познакомиться — а вдруг? Но на столь решительные, если не сказать наглые поступки Савелий был не способен. А зря, наверное. Виталик, окажись он на его месте, уже пересел бы поближе к девушке и начал молоть языком. Не факт, что не сработало бы, многим женщинам нравятся такие нагловатые мужики, не теряющиеся ни при каких обстоятельствах. А уж если брательник начнет заливать про героизм своих серых будней, то тут вообще мало кто устоит. Героев женщины тоже любят. Виталик — корифей самопиара. Савелий считал некрасивым начинать знакомство с обмана, тем более с откровенной незамутненной лжи, не любил хвастаться, оттого, наверное, и не пользовался более-менее заметным успехом у прекрасного пола. Гораздо чаще влюблялся сам, чем в него.

На «Алексеевской» Савелий вышел, а рыжеволосая красавица поехала дальше. Мелькнула мысль о том, что так и упускаются шансы, которые время от времени подкидывает нам жизнь, но Савелий здраво рассудил, что мимо собственного шанса не пройдешь, непременно шевельнется в душе что-то такое, и ты поймешь — теперь или никогда. Но если он еще раз встретит эту девушку, то…

Что именно, Савелий додумать не успел, потому что пришлось уворачиваться от двери, собравшейся если не убить его, то во всяком случае сбить с ног. Придержать дверь совсем не сложно, но некоторые люди устраивают из входа-выхода целый аттракцион. Сначала толкнут что есть силы и быстро-быстро, пока дверь еще не начала обратного движения, устремляются вперед. «Успех — это успеть», — сказала однажды Марина Цветаева. Сами успевают, а идущим сзади достается.

Дом на Большой Марьинской был первым из пяти, если идти от «Алексеевской». Ничего особенного — обычная типовая «хрущевка», которую до сих пор не снесли и, наверное, никогда уже не снесут. Савелий узнал у Виталика не только номера домов, но и квартир.

Он без труда, даже не заходя в подъезд, вычислил окно и балкон на третьем этаже в третьем подъезде. А что, если убийца — верхолаз или альпинист? Спускается по веревке с крыши, высматривая подходящую квартиру, намечая жертву, и через окно… Нет, это бред.