Довольный, он проследил, как в корзину шлепнулись морские ежи, сверкающий тунец, жирный эвксинский угорь и несколько кровяных крабов.
Теперь можно было и в цветочный ряд, покупать гирлянду для венков во время пира.
Самая скромная гирлянда из роз лежала перед молодой женщиной в стареньком пеплосе. Коротко остриженные волосы обозначали, что она носит траур по близкому человеку.
Эвбулид мысленно разделил гирлянду на четыре части и, убедившись, что ее хватит, чтобы им с Квинтом дважды сменить венки, спросил:
— Сколько?
— Сколько будет не жалко достойному господину…
— А может, мне не жалко всего лишь обол? — усмехнулся Эвбулид.
— О, господин! Побойся гнева богов…
— Значит, два обола?
— Три… — чуть слышно прошептала женщина и робко взглянула на покупателя.
Эвбулид достал кошелек и упрекнул ее:
— Ты совсем не умеешь торговаться! Кто же так говорит: три… — передразнил он и твердо повысил голос: — Надо говорить — три! Твое счастье, что у меня сегодня большой праздник!..
Он покосился на короткую прическу женщины и смущенно кашлянул:
— Прости, я радуюсь, а у тебя горе… Кто умер? Отец? Мать?
— Муж…
Рука Эвбулида дрогнула.
— Какое несчастье!
— Да, он полгода назад упал с лошади и разбился…
— И у тебя есть дети? — посочувствовал Эвбулид.
— Трое девочек…
— А твои родители?
— Они умерли. Давно…
— Как же вы живете одни?!
— Так и живем… Я покупаю розы, и мы все вместе плетем из них эти гирлянды. Плетем и плачем, потому что можем покупать все меньше роз, и с каждым разом наши гирлянды становятся все короче…
— Но ведь это ужасно… — пробормотал Эвбулид. — Как же вы будете жить дальше?
— Если б я знала! Еще месяц — и мне придется продать в рабство старшую дочь, а ей всего тринадцать лет… Иначе не выжить моим младшим деткам…
— Как это ужасно… — повторил Эвбулид.
— Что делать!.. Кому нужна в этом городе бедная вдова с ее несчастными детьми?
Женщина сквозь слезы взглянула на Эвбулида и протянула гирлянду:
— Ты добрый, и если хочешь помочь нам, купи гирлянду за три обола…
Эвбулид вытряхнул на ладонь монеты и выбрал среди меди тетрадрахму:
— Вот тебе четыре… нет — восемь драхм! И еще три обола детям на сладости. И не смей, слышишь, не смей благодарить меня!
Стараясь не смотреть в глаза несчастной, он сам вложил в ее ладонь монеты, бережно уложил гирлянду в корзину, подставленную Арменом. И, под его гордым за своего хозяина взглядом, заторопился нанимать повара.
Полтора десятка наголо остриженных поваров поджидали богатых афинян в специальной части агоры. Некоторые подпоясали себя так, чтобы был виден выпирающий живот. Это у них означало: глядите, граждане, я — сыт, значит, умею вкусно готовить!
Но у Эвбулида была своя точка зрения на этот счет. Видя в таких поварах прежде всего обжор, которые непременно объедят и нанявшего их господина, он подошел к неприметному повару: в меру худому и в меру упитанному.
— Где ты обучался своему мастерству? — строго спросил он.
— В Сиракузах, господин! — щегольнул названием лучшей кулинарной школы повар.
— Гм–мм… Все вы говорите, что в Сиракузах! — проворчал Эвбулид. — А умеешь ли ты приготовлять миттлотос? Учти, у меня в гостях сегодня будет очень важный господин!
— Миттлотос? Это же очень просто! Берется мед, лучше всего горный, чеснок, протертый сыр, все смешивается — и миттлотос готов!
— А пирожки, которыми славится Аттика, печь умеешь?
— Обижаешь, господин!
— И соленые, и сладкие? — продолжал допытываться Эвбулид.
— Поверь, твой гость будет очень доволен!
— А кикеон?! Сумеешь ли ты удивить его, иноземца, настоящим эллинским кикеоном?
— Он будет благодарить богов, что впервые попробовал его в твоем доме!
— Если ты готовишь так же сладко, как и говоришь, то подойдешь мне! Сколько ты стоишь?
— Две драхмы в день, господин! — поклонился повар.
— Хорошо, получишь свои драхмы, если только не обманешь и не съешь сам больше, чем на обол!
Внимание Эвбулида привлек торговец диковинными животными, перед которым резво прыгали смешные обезьянки, ползали черепахи и огромным живым букетом прохаживался распустивший свой пышный хвост павлин.
«А не купить ли мне эту птицу? Вот удивится Квинт, и обрадуются дети! А что — куплю!» — решил он и обратился к повару:
— Сейчас я куплю павлина, и ты отправишься с ним ко мне домой!
— Мне можно относить продукты? — напомнил Армен, сгибаясь под тяжестью корзин.
— Нет! — ответил Эвбулид, подумав, что такой день должен быть праздничным и для его раба. — Сегодня я найму носильщиков. А ты пойдешь со мной на сомату2!
2. Купец из Пергама
Несмотря на то, что по пути на сомату Эвбулид задержался в винном ряду, где из множества сортов отобрал лучшие, завезенные с островов Фасоса и Хиоса, а потом с Арменом, который не знал, куда девать непривычно свободные руки, заглянул к торговцам сладостями, когда они подошли к сомате, торговля рабами еще не началась.
Поглядеть на рабов, оценить привоз этого месяца было невозможно: их, ожидавших своей дальнейшей судьбы, закрывала плотная стена покупателей и зевак.
На ступеньках «камня продажи», так назывался высокий помост посреди соматы, были видны только глашатаи и агораномы. Глашатаи молчали, набираясь сил перед нелегкой работой. Агораномы смеялись и о чем–то спорили, бросая по сторонам цепкие взгляды.
Чтобы отвлечься, унять поднявшуюся во всем теле дрожь, Эвбулид отошел в край огороженной забором соматы, где торговали кандалами, наручниками для рабов и домашней утварью. Он подержал в руках привычные для каждого дома зеркала в виде плоских дисков. Приценился к старинным: массивным, с ручками, украшенными золотом и серебром, — такие бережно хранят даже в богатых домах и передают по наследству, как самую дорогую вещь.
У лавки невысокого скуластого купца с умными, насмешливыми глазами спросил, сколько стоит ваза с вошедшим недавно в моду рельефом. Ваза была покрыта лаком тусклого, но приятно ласкающего глаза коричневатого цвета.
— Три драхмы! Нравится? — спросил купец и щелкнул ногтем по краешку вазы. — Какая тонкая работа, а? Обрати внимание: плечи и горлышко, как у двенадцатилетней красавицы! А роспись? Что скажешь об этой позолоте? А эти удивительные точечки? Разве ты найдешь что–нибудь подобное на своей агоре? Такими вазами можно украшать только дворцы правителей Египта и Понта, и, клянусь Никой, они радуют сегодня взоры царя Птолемея и Митридата Понтийского!