Читать интересную книгу Поцелуй мамонта - Ярослав Полуэктов

всегда хозяйки дома, дел и без того хватает.

За столом иерархии не видно. Там царит относительная демократия. У демократии свои правила: шалить можно до определённого предела. По лбу ложкой никто, никогда, и ни за что не получал, хотя большинство того периодически заслуживали. Деду достаточно напомнить про наличие деревянного черпала, чтобы воцарялось временное спокойствие, похожее на грядущий Брестский мир. Дедовой строгости побаиваются. Деда уважают как царя — батюшку Злако — Гороха.

Дети помнят страшилку про древний способ наказания, а именно: стояние коленями на горохе, в тёмном углу.

— Съешь крыло, — говорят Даше, — научишься летать.

— По двору или по улице? (дальше улицы Дашина фантазия не распространяется).

— По небу, как голубок, — посмеивается Михейша, — как Катькин дутыш… Хе!

Ленка прыснула и заткнула лицо в подол. Только она оценила тонкое Михейшино остроумие. Потому, что единственный Катькин дутыш, не смотря на то, что он был птичьим королём, и не в пример прочим её даровым и грязным птицам, летал привязанным за бечёвку.

То же самое Катька сотворяла с крупными стрекозами, только летали они на нитке.

А также с теми золотыми мухами, которые прилетали явно не с задворных навозов, а — бери выше — с пирамид Египта.

Вершины пирамид покрыты гуаном умерших летучих динозавров, превратившимся со временем в зелёную известь. Отсюда и золотозелёные перелётные мухи.

Катька утверждает это бесповоротно и готова намылить шею любому оппоненту — выскочке.

Даша: «А в Машкву мошно станет долететь?»

— А то! Конечно.

— Хасю крылышка. — И хлопает в ладоши от привалившего счастья.

— Надо говорить «хочу».

Даша старается: «Хочу крылышка».

Оля: «А мне дайте лапку…»

Михейша: «Ногу, надо говорить. А зачем тебе чужая нога?»

— Ногу, да. Я быстренько сбегаю в Петербург. Мне там свадебный билет надо взять.

— Зачем билет? Замуж собралась?

— Ваньке — Встаньке надо и Петрушке. Они сделали предложение Мальвине.

— Оба сразу?

— Они любят Мальвинку.

— А Мальвинка кого любит?

— Обоих поровну.

— Так не бывает.

— Бывает, бывает! — Оля почти плачет. — Им много деток надо.

Взрослые смеются.

— Да ладно, — утешает Михейша, вгрызаясь в крыло. — Попроси лошадёву ногу… с копытом и подковой — быстрее добежишь.

— Правда, добегу?

— Правда — правда!

— Михайло! Опять детей заводишь! — раздражается дед и хлопает шлёпанцами об пол так нескучно, будто давит педали заевшего клавесина, — смотри, а то я тебя с твоей «правдой— правдой» по кусочкам разберу!

Михейша обиженно бросает кусок, растопыривает пальцы веером — будто сушит, а сам поглядывает на Олю и Дашу и мелко покачивает руками, будто предназначенно для Оли и Даши: нате вот вам, мол, я не боюсь, а вам от меня сегодня выпадет на орехи.

— А теперь будем ломать вот эту ключичную косточку, и загадывать желания, — предлагает Ленка, усердно оттирая руки об шейную салфетку, — кто будет ломать?

— Я, я, я!

От курочки не осталось ничего; даже доброта её упакована в детские желудки и благополучно забыта.

— Сломаем косточку, а остальное похороним.

Похороны хоть чего — одна из частых детских игр. Дом почти на самом краю жилья, дорога на старое кладбище проходит мимо, и ни одни похороны не остаются без внимания.

— Лучше Хвосту отдадим.

— И поддадим. Собакам куру не дают. Они могут подавиться. — Это опять всезнающий Михейша. — Деда, ну что, идём?

— Всем спасибо за компашку, — говорит дед и шумно поднимается с места. — Кто со мной — одевайтесь теплее. Нагих, хворых и голодных не беру.

ИНТЕРЬЕР, ЭРКЕР, ПАЛЬМА. И ЭКСТЕРЬЕР,

где в поле зрения появляются странные буквы «Ф» и «Ш».

1

— Покушал с ними, читатель? Понюхал только? Ну, извини, друг, в бронь — заявке тебя не было. Ходи голодным в Кабинет: дальше, если желаешь, будем рассматривать интерьер. Стоит того. Не утомил ещё? Ты дама… простите, Вы дама? Мужик? Вау! Тут в начале рассчитано исключительно на сентиментальных дам.

И началась перекличка!

— Костян, и ты тут что ли? — Я! — Эдичка? — А что, ну зашёл на минутку. — Иллиодорыч! — Я! — Борис! — Я! — Пантелеич! — Я! — Годунов? Годунов, твою мать! — Молчание. — Иван Ярославович? — Ну, я. — Порфирьич, Димон, Григорий, Разпутин? — Я! — Трипутин? — Я! — Простопутин? — Я! — Сорокин, Галкин? Мишки… Таньки… и вы тут?

Годунов запоздало: «А чего?»

Григорий недовольно: «Распутников я».

Дашка — худюшка, Жулька — толстушка: «Тут мы!»

Разного вида Иван Иванычи, бесчисленные Артуры и вообще вскользь читающие кавказцы, ищущие жертв будущего национализма: «А что?»

— Всё равно, браво! Медаль вам! Бабло когда вернёте?

Разнокалиберные книги там расставлены по стеллажам. Стеллажи сплошняком идут по галереям. Последние полки упираются в основание шатровых стропил. Галереи занимают весь периметр Кабинета, и только у широченного эркера, будто выпавшая клавиша в момент апофеоза великолепной чёрно — белой музыки, неуважительно разрывают свой органичный массив.

Эркер, смахивающий на парковую ротонду, огранён витыми поярусными колоннками. На капителях ярусов раскрывают клювы и издают потусторонние звуки пернатые муляжи, прикрученные к колоннам тонкой проволокой.

Дотошный декоратор засунул в эркер живую Пальму.

Волосатая — пуще обезьяны — Пальма вылезает из кадки. Когда — то пальма была маленькой, но теперь она в три обхвата детских рук и ежегодно — по весне — пытается вытолкнуть наружу потолок. Культурно себя вести она не умеет. В середине множится на стеблевидные отростки. Ближе к потолку ветки — стебли — листья скрючиваются и начинают расти вниз. В эркере тесный южный курорт. Моря только нет.

Десяток лет позёвывает и поглядывает Пальма в потные стёкла. А там: то ли улица, то ли ободранный променад, то ли прогон для скота… короче, в последней степени немилости рогатый, босоногий, наудачу перспективный штиблетный проспект.

— Проспект? Полноте!

— А вот то — то и оно — то.

Проспектом этот отрезок пути называют не только местные люди: в Михейшином адресе тоже так написано.

Вот и недавний полицейский пример из Петербурга.

— Ксиву (паспорт, значит) молодой человек!

Даёт паспорт. Раз есть паспорт, значит, парень не из деревни: деревенским паспортов не дают.

— Нью — Джорск? Где это?

— Ёкской губернии.

— А — а.

(Не поверил.)

— Тут пишут: Арочный проулок 41А, повернуть и идти вдоль проспекта Бернандини к номеру 127. И почтовый отдел есть? Большой что ли город?

— Да так себе. Обыкновенный.

— В маленьких городах проспектов не бывает. Да и улица не маленькая. 127. Чёрт! Да это как Невский. Больше Гороховой. В Гороховой 79. Ратького — Рожнова дом знаешь?

— Откуда?

— От верблюда. Сам — то что тут стоишь?

— Гувернантку Лемкаусов жду.

— Зря ждёшь. Она сегодня не работает.

Вот так Клавка! Даже городовой её знает. Чем же так прославилась Клавдия? Неужто с жёлтым билетом девка? Только