Что касается «Джулии», то тараканы и крысы нигде не чувствовали себя так вольготно, как в ее старом ветхом корпусе; каждая щель, каждая трещина буквально кишели ими. Не они жили среди вас, а вы среди них. Доходило до того, что мы предпочитали есть и пить в темноте, а не при дневном свете.
А с тараканами у нас происходило необычайное явление, которое никто так и не мог понять.
Каждую ночь они устраивали празднество. Первый признак его приближения состоял в том, что полчища насекомых, облеплявшие балки над нашими головами и забиравшиеся к нам в койки, начинали проявлять необычайное оживление и гудеть. Затем следовало массовое передвижение тех, кто жил вне поля нашего зрения. Вскоре все появлялись на сцене: более крупные экземпляры бегали по сундукам и доскам; крылатые чудовища метались взад и вперед по воздуху; а мелюзга носилась кучами, почти слившимися в сплошную массу.
По первой тревоге все матросы, способные двигаться, устремлялись на палубу; те же из больных, кто был слишком слаб, лежали не шевелясь, и обезумевшие насекомые бегали по ним сколько им заблагорассудится. Представление длилось минут десять и сопровождалось таким гулом, какого не издает даже пчелиный рой. Как часто мы сокрушались, что никогда нельзя было предвидеть время этих визитов — их могли нанести нам в любой час после наступления темноты; — и какое облегчение мы испытывали, когда они приходились на ранний вечер.
Но мне не следует забывать и о крысах, ибо они не забывали обо мне. Подобно ручной мыши Тренка,[25] ничуть не боявшейся людей, они стояли в норах и смотрели на вас, как старый дедушка с порога своего дома. Нередко они бросались на нас во время трапез и принимались грызть нашу еду.
Когда крысы в первый раз приблизились к Ваймонту, тот по-настоящему испугался; но, привыкнув, он вскоре стал управляться с ними лучше других: с поразительной ловкостью хватал крыс за лапы и выбрасывал через люк в море, где они и находили себе могилу.
О крысах я должен рассказать историю, касавшуюся лично меня. Однажды юнга подарил мне немного патоки; я ее так любил, что держал в жестяной банке в самом дальнем углу своей койки. При нашем пайке сухари, чуть-чуть политые патокой, были поистине роскошным блюдом, которым я делился лишь с доктором, и то потихоньку. Что могло быть прекрасней такого райского угощения, да еще съеденного украдкой?
Как-то вечером мы убедились, что банка почти опустела; когда мы в темноте ее наклонили, то вместе с патокой выскользнуло еще что-то. Сколько времени оно пробыло там, мы, слава богу, никогда не узнали, да и не слишком жаждали знать; всякую мысль об этом мы постарались как можно скорей выкинуть из головы. Смерть крысы, несомненно, была сладкой, совсем как смерть Кларенса в бочке мальвазии.[26]
Глава 11
Доктор Долговязый Дух — шутник. одна из его проказ
Хотя временами доктор Долговязый Дух бывал настроен серьезно, в целом он все же бесспорно был шутником.
Всякий знает, как любят моряки шутку на берегу, в море же эта любовь доходит до подлинной страсти. Поэтому проделки доктора встречали всеобщее признание.
Бедный старый черный кок! Отвязывая на ночь свою подвесную койку, он обнаруживал в ней крепко спавшее мокрое бревно; а когда он просыпался по утрам, его курчавая голова оказывалась вымазанной смолой. Поднимая крышку медного котла, он находил в нем старый ботинок, варившийся самым нахальным образом, а иногда у него в печи покрывались глазурью пирожные из смолы.
Участь Балтиморы[27] была поистине печальной; день и ночь он не знал покоя. Несчастный! Уж слишком он был благодушен. Что бы ни говорили о людях с мягким характером, в некоторых отношениях гораздо лучше обладать нравом волка. Кому пришло бы в голову позволить себе подшутить над сердитым Черным Даном!
Самая забавная проказа доктора заключалась в том, что однажды он вздернул на мачты, кого за ногу, кого за плечо, матросов, заснувших на палубе во время ночной вахты.
Как-то, выйдя из кубрика, он застал всех погруженными в сон и принялся за свои проделки. Обвязав каждого спящего веревкой, он пропустил концы через несколько блоков и подвел к шпилю; затем бодро зашагал, толкая перед собой вымбовку, и, несмотря на крики и сопротивление, матросы вскоре закачались тут и там в воздухе, подвешенные за руки и за ноги. Проснувшись от шума, мы примчались снизу и увидели, как бедняги, освещенные луной, свисали с топов мачт и ноков рей, подобно шайке пиратов, казненных в море экипажем поймавшего их крейсера.
Некоторое сходство с описанным развлечением имела и другая шутка доктора. По ночам кое-кто из вахтенных матросов спускался с палубы в кубрик, чтобы выкурить трубку или перехватить кусок солонины с сухарем. Иногда они засыпали; как только надо было что-нибудь сделать, их отсутствие обнаруживалось, и товарищи часто забавлялись тем, что вытягивали их наверх при помощи блока и конца, спущенного в люк с топа фок-мачты.
Как-то ночью, когда повсюду царило глубокое молчание, я лежал в кубрике без сна; тускло горевший фонарь покачивался под закопченной балкой; в такт однообразным движениям судна матросы медленно перекатывались из стороны в сторону на своих досках, а подвесные койки подымались и опускались все враз.
Вдруг я услышал чьи-то шаги по трапу и, взглянув наверх, увидел широкую штанину. Адмиралтейский Боб, коренастый старый моряк, осторожно спустился в кубрик, сразу же направился к шкафу и стал ощупью искать чего-нибудь поесть.
Подкрепившись, он начал набивать трубку. Матросу в море трудно найти более уютное местечко для курения, чем кубрик «Джулии» в полночь. Для полноты блаженства нужно погрузиться в дремотные мечты, знакомые только завзятым курильщикам табака. Вся атмосфера кубрика, наполненного храпом спящих, навевала сонливость. Не удивительно, что через некоторое время голова Боба склонилась на грудь; вскоре шапка с него свалилась, погасшая трубка выпала изо рта, и вот он уже спал спокойным сном младенца, растянувшись на сундуке.
Внезапно на палубе послышалась команда, за которой последовал топот ног и звуки выбираемых снастей. Там брасопили реи и сразу же хватились спящего; над люком начали шепотом совещаться.
Какая-то тень скользнула по кубрику и бесшумно приблизилась к ничего не подозревавшему Бобу. Это был один из вахтенных, державший в руках конец троса, который уходил куда-то вверх через люк. Помедлив мгновение, матрос осторожно приложил руку к груди своей жертвы, чтобы убедиться, крепко ли она спит; затем, привязав трос к ее лодыжке, возвратился на палубу.