Да ведь знаете ли вы, кто такие — советские чекисты? Это люди с горячими сердцами и чистыми руками, верные рыцари Революции, без страха и упрека стоящие день и ночь на страже Советской Земли. Как можно даже подумать о них такое?
Нет, Натка была искренне убеждена, что это письмо есть враждебная клеветническая вылазка, и была полна решимости вывести кляузника на чистую воду.
Но вот с чего начать…
— Думаю, товарищ Вайнштейн, вам прежде всего надо пойти в свой кабинет! — ответила на её невысказанный вопрос пергидролевая секретарша.
— А что, у меня есть кабинет?! — не сказать, чтобы очень удивилась Натка. Она удивилась безмерно.
… На высоких филенчатых дверях, крашенных какой-то отвратно-серой краской, был прикручен номер «302», под ромбовидным стеклышком золотом по черному, а пониже канцелярскими кнопками был пришпилен самодельный плакатик:
«О путник, не страдай вопросом,Кто здесь в раздумии сидит?По будням — Витязь Наркомпроса!По воскресениям — пиит!»
Несколько оробевшая Натка осторожно постучала костяшками пальцев по двери.
— Не в сортир ломишься! Вползай смелее! — донесся из-за двери веселый голос.
Войдя в залитую солнечным светом узкую, как пенал, комнату, Натка увидела за одном из двух письменных столов, доверху заваленном бумагами (второй канцелярский монстр был девственно чист) лохматого рыжего парня с усами мушкой под горбатым носом, в юнгштурмовке, в точь-точь как у фашистских гитлерюгендовцев, только заместо красно-белого «бычьего глаза» со свастикой на его перетянутой коричневой портупеей груди сиял алой эмалью кимовский значок с красной звездой.
Парень сосредоточенно грыз чернильный карандаш, отчего кончики его губ стали уже фиолетово-синими.
— А, компривет. Подскажи рифму на слово «индустриализация»? — поприветствовал Натку незнакомец.
— Может, акция? — предположила девушка.
— Нет, не то! — махнул руками лохматый. — Эх, вот я вчера на лекции в Политехническом слышал, что скоро советские инженеры разработают такой прибор, вроде арифмометра, что наберешь там рычажками из букв любое слово, покрутишь ручку, и тут же выскочит тебе и подходящая рифма… Денек бы так пожить…
Мечтательно потянувшись, рыжий весьма строго взглянул на Натку: — А ты, мать, собственно, кто будешь?
— Я Натка…, — робко проблеяла та.
— Натка — овцематка. Ты, верно, будешь мой новый сокамерник, государственный инспектор Наталья Израилевна Вайнштейн?
— Я-а-а, Я-я, натюрлих. А я Розенбаум, Соломон Моисеевич, для товарищей просто Сёмка. Поэт и музыкант, на минуточку. Вот слухай сюдой, Вайнштейн. Это для меня ты — Натка, а для всех остальных советских людей, ты государственный инспектор Наркомпроса, ферштейн? А посему, первым делом тебе надо оформить соответствующее удостоверение…
Следующие два часа пролетели совершенно незаметно. Рыжий Сёмка таскал за собой на буксире Натку по каким-то запутанным коридорам, длиннющим крутым лестницам и полутемным загадочным проходам («Именно про наше здание Булгаков свою „Дьяволиаду“ писал. Читала? — Не-а. — Эх, темнота ты необразованная… А „Белую Гвардию“ ты читала? — Не-е-е, только „Чапаева“. — Обязательно прочти! Дам тебе, ладно уж, только ты её мне не заиграй…»)
Пока Натка совершенно уже не заблудилась. Если бы Сёмка, дьявольски захохотав, расточился бы в нети, то Натка не только не смогла бы найти свой кабинет, но и вообще вряд ли выбралась на улицу.
В ходе блужданий её сфотографировали, сняли, испачкав пальцы штемпельной краской, отпечатки пальцев, взяли, с трудом попав, шприцом из вены анализ («На сифилис! — Ой, да ведь я ничем таким… — Шутю. На группу крови! Но отсутствие сифилиса тебя, подружка, положительно характеризует!») и накормили ужасно вкусным бесплатным обедом из трех блюд: суп гороховый с гренками, битки с картофельным пюре и компот («Жрать будешь здесь в любое время дня и ночи, но учти: после девяти вечера в буфетной остаются обычно только бутерброды с чайной колбасой! Не прощёлкай клювом!») и даже зубы посмотрели («Кобыла клинически здорова! — Что? Кто здоров?… — Шутю. Протез тебе не нужен. Все зубки у тебя, Натка, целы. Пока целы…»)
В конце-концов Сёмка посадил Натку на уютное кресло в ставшей такой милой и уютной комнатке-пенале, показал, где в коридоре сортир, куда он прячет от коменданта электрочайник и где в шкапе хранит матрас («Зачем же матрас? — Для небольшой, но зато регулярной половушки! Чё ты краснеешь? Да я шутю, конечно. Тут за день так накувыркаешься, что постель будет вызывать только одну мысль — спать! У нас ведь регламент работы такой: приходим к 10 часам 30 минутам, и работам до двух-трех часов… — А потом, что, обед? — А потом, мать — мы ложимся спать, потому что мы работаем до двух-трех часов! не дня, а ночи. Потому и питание круглосуточное, фершейн? — Я-я, натюрлих! — Вот! Я, так например, иной раз и домой не хожу — зачем? в мое Ростокино трамваи всё равно уже не ходят, а на извозчике дорого, так я и сплю в кабинете.»)
А потом Натке выдали настоящий револьвер…
2.
С тихим голубым светом добра в душе Бекренев сидел у крытого зеленым сукном заседательского стола, и с умильной нежной улыбкой смотрел, как Наташа, высунув от усердия розовый, как у котенка, язычок, пытается запихнуть празднично-желтенький, нарядный, как елочная игрушка пистолетный патрон 9-mm Browning Kurz в камору барабана восьми-миллиметрового револьвера «Велодог», судя по наличию на его хромированной рукоятке флажкового предохранителя, выпущенного ещё перед Великой войной Императорским Тульским оружейным заводом…
Как там о этих игрушках поэт писал:
«…Сиплому солдатику не впрокХрупкий, ядовито-смертоносныйЧёрный бескурковый велодог.»
Ага, смертоносный… как раз из него по бутылкам на пикниках палить… Запихивание пистолетного (!) патрона в револьвер меньшего, чем у него, калибра между тем у Наташи шло довольно-таки туго. Но девушка очень старалась. А ведь вроде и не блондинка…
— Нэ лизе! — с удовольствием констатировал эту ситуацию сидевший рядышком с Бекреневым товарищ Охломеенко. — Може, сметанкой смазать?
— И кривоплечий поп добро зареготал, как видно, вспомнив малороссийскую байку с такой же, как у него, окладистой бородой.
— Наконец, Наташа, измучившись сама и до полусмерти измучив свой несчастный револьверишко, швырнула с грохотом его на стол и, прекрасно-яростно сверкнув огненными очами, прошипела:
— Ну, и где же вы были?
— Пиво пили! — опередил Бекренева проклятый служитель культа. И ведь прав, долгогривый! Действительно, пили — хорошо, что хоть про водку умолчал.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});