со слезами. Это не может с ней происходить. Это не может быть правдой.
Когда её глаза привыкли к сумраку, вокруг стали проявляться детали её тюрьмы.
Здесь особо не на что было смотреть. Четыре одинаковые тусклые белые стены образовывали коробку, скорее прямоугольную, чем квадратную. Высокий потолок, покрашенный в тот же белый, что и стены, цвет отсутствовал. Она поискала светильник, хотя бы голую лампу. Тусклый свет, который позволял ей немного увидеть, был не от электричества, а шёл через узкую стеклянную полоску под потолком. Это было окно, но не из тех, что открываются. А если бы и открывалось, то было слишком высоко, чтобы добраться, и слишком узко, чтобы она пролезла. Она присмотрелась, и её внимание привлекла необычность окна. Стекло было бронированным и армированным, типа тех, что бывают в отреставрированных старинных замках, чтобы нельзя было проникнуть снаружи или нужно было удержать заключённых внутри.
Единственно, что нарушало одинаковость стен, это два дверных проёма. В одном была мощная деревянная дверь, закрытая и, конечно, белая, чтобы не нарушать монотонность комнаты. Ей не нужно было проверять, закрыта ли она. Отсутствие ручки говорило о том, что открыть её можно только с другой стороны. В другом проёме не было двери, просто дверная рама.
Быстрая вспышка…
Она моргнула.
Может ей почудилось? Она присмотрелась ко всем поверхностям, ища источник этого.
Опять…
Как и стены, крошечная вспышка была лишена цвета, такая быстрая и незаметная, что, если бы она моргнула в этот момент, то пропустила бы её. Дрожа на незатейливой кровати, она ждала и считала.
Двадцать две секунды.
Если бы в комнате было светлее, она бы не заметила это. Но она заметила.
Она считала опять.
Через двадцать две секунды вспышка повторилась.
Вспыхивало на маленькой кнопке, приютившейся на подоконнике. Хорошо замаскированная, она могла бы сойти за изъян рамы. Но изъяны не вспыхивают. Это была камера, и это значило, что за ней наблюдают.
Посторонний человек может и не знать, но видеонаблюдение было частью жизни Натали, пока она росла. Тогда это не беспокоило её. Но, опять же, тогда она была одета.
Было поздно притворяться, что она ещё не проснулась. Она сидела, и кто бы там ни смотрел, он заметил это. Её пустой желудок скрутило. Не кто бы то ни был, а Декстер. Человек в самолёте, в машине и в этой комнате. Именно он, без сомнения, снял с неё одежду. Чудовище, укравшее её жизнь. Он теперь знает, что она проснулась. Как долго она спала? Придёт ли он к ней? Он сам спал? Сколько времени сейчас?
Хватит ли ей смелости заглянуть в другую комнату?
Её желудок опять пожаловался.
Она пошарила в темноте, надеясь на одеяло, простынку или хотя бы чехол от матраса, что-нибудь, чтобы завернуться в это. Но ничего не было, только металлическая койка и грубый матрас.
Отвернувшись от окна, от камеры, Натали руками прикрыла грудь и внизу живота. Этого было мало, но она поспешила к открытому дверному проёму. Босым ногам было холодно на цементном полу, когда она двинулась вперёд.
Пройдя сквозь проём, она стала шарить по стене в поисках выключателя и по воздуху, если это шнурок. Нат ничего не нашла. Эта комната была без окна и темнее, сюда лишь просачивался тусклый свет из комнаты с кроватью.
Глаза стали адаптироваться к темноте, и стало возможно рассмотреть эту комнату: это была простая, но рациональная уборная. Всё было белое, отражающее свет, и это помогло ей увидеть перед собой стол с раковиной, сбоку — туалет, с другой стороны — старую чугунную ванную на ножках. Над ванной был прикреплённый к стене душ. Она протянула в темноте руку и поискала штору для ванной от душевых брызг.
Высоко над её головой загремели кольца по планке, но штора отсутствовала. Натали опустилась на колени и поползала по холодному полу в поисках полотенца или халата, чего-нибудь. Поднялась и пошарила по стенам. Пустые полки рядом с туалетом и пустой крючок — это всё, что она обнаружила.
Спасибо, что была туалетная бумага, но понадобится целый рулон, чтобы себя обернуть, и что, если он потом его не заменит?
Как она может вообще угадать его мысли? Мысли ненормального? Она не была сумасшедшей. А он был.
Её желудок опять заурчал.
Планировал ли он заморить её голодом?
Натали взялась за ручку крана раковины. Вышел воздух с брызгами, а потом потекла вода. Она сложила лодочкой ладошки, набрала холодной жидкости и поднесла к губам. В нос ударила вонь серы, хуже, чем затхлый запах цементного пола. Она не стала пить, развела ладони и позволила воде выплеснуться в раковину и исчезнуть в сливе.
Возможно, она сможет добиться тёплой. Это бы помогло.
На смесителе было два крана. Натали повернула левый до упора. В ожидании, когда вода потеплеет, она сделала свои дела. Её рука замерла, когда она стала вытираться.
Трогал ли он её… тут? Очевидно, что он снимал с неё одежду. Изнасиловал ли он её?
Воспоминания были, мягко говоря, нечёткими. Она помнила плавное движение, она то ли плыла на лодке, то ли её несли. Хотя она замёрзла, промёрзла до костей, и её мышцы болели от усилия согреться, слишком напряжённые и сжатые, она не ощущала себя израненной или запачканной, только раздетой.
Садясь в самолёт до Мюнхена, Натали Роулингс была девственницей. Конечно, она бы поняла, если бы это уже было не так.
Забыв про камеру, Натали вынесла туалетную бумагу на свет и вздохнула. Там не было крови. Она слышала, что должна быть кровь.
Натали не была совсем не осведомлена о сексе. Она ходила на свидания в Айове. Они целовались и обжимались, но даже с футбольным игроком они не заходили слишком далеко, её словно защищала некая стена. Ни один парень не посмел бы взглянуть в глаза её отцу, лишив её девственности.
В Гарварде было по-другому, но всё равно. Хотя репутация Энтони Роулингса простиралась повсюду, именно Натали не хотела переступать барьер. Тогда она уже сама не желала предстать с этим не только перед отцом, но и перед мамой, до тех пор, пока кто-то не заслужит её сердце, а не только девственную плеву.
Кто-то посчитает это старомодным.
Может это потому, что перед её глазами была преданность родителей друг другу. Она хотела того же для себя. Они преодолели препятствий больше, чем она даже могла представить, и, пройдя через всё, они любили друг друга безусловной любовью. У них был такая любовь, которая выживает в жизненных перипетиях и