Читать интересную книгу Бедные (Империя - 2) - Генрих Манн

Один Бальрих слышал шепот и тихую возню за перегородкой. Это Лени выталкивала Ганса.

Динкль, дочитав, спросил:

- А нам-то что до этого письма?

- Оно всем нам принесет богатство, - ответил Бальрих.

Тогда они еще раз прочитали письмо, неподвижные, в торжественном молчании.

Геллерт первый нарушил его.

- Коли он продал мои права, что же делать мне, старику?

- Да, ты стар, - согласился Бальрих твердо и снисходительно, - и ты беззащитен, и все вы беззащитны. Поэтому я взялся за это дело. Взялся за ученье и буду учиться, покуда не изучу право. Тогда я добьюсь своего.

Так стоял он среди них, и бледный свет раннего утра падал на это широкое лицо; все смотрели на него молча, стараясь понять происходящее. Вдруг Геллерт опять завопил:

- А какой прок мне от твоего ученья! Я стар, и мне нужны деньги. Сейчас же выкладывай мои денежки - и все тут!

Но Динкль приказал ему замолчать. Потом перевел дыхание и обратился к Бальриху:

- Много может пройти времени, пока мы добьемся своих прав. Кто знает, доживем ли? Но наши дети, они-то хоть увидят лучшую жизнь?

Бальрих посмотрел ему в глаза, затем медленно перевел взгляд с одного на другого. Никто не проронил ни слова. Тогда заключил он с ними безмолвный договор. Бальрих взял младенца из рук Малли и показал им.

- Клянусь его жизнью, - заявил он.

Снова наступило молчание. Потом кто-то закашлялся, и все стали собираться на фабрику. Бальрих, стоя, пропустил их мимо. Подошла Тильда и строго, как монахиня, сказала:

- Я буду ждать тебя. Теперь я знаю, что ты вернешься.

Польстерша, которая оставалась дома, приказала детям идти вперед. А брата Динкля робко спросила, достанется ли и ей что-нибудь.

- Неизвестно, все будет сделано по закону, - деловито ответил Динкль. Если ты будешь настаивать, нам придется судиться.

Тут из глубины комнаты послышались еще два голоса. Сперва настойчивый голос Ганса:

- Я знаю, что ты задумала. Не делай этого, не делай! Только один человек на свете любит тебя, это я.

Но Лени презрительно ответила, что это каждый может сказать.

- Сказать - да, но сделать? И я раньше хотел только получить от тебя удовольствие. Я был преступником! А теперь хочу трудиться ради тебя, уехать отсюда и сам зарабатывать себе на хлеб. Уехать сейчас же. Я хочу стать таким, как вы, и всю жизнь работать. Я люблю не только тебя, но всех вас. И с горячей мольбой добавил: - Лени, услышь меня, не всякий скажет тебе такие слова.

- Зачем? - ответила Лени, и Бальрих впервые почувствовал, как она раздражена. - Это протянется слишком долго. Так же долго, как...

Бальрих обомлел. Он понял, что она имела в виду, и украдкой выскользнул за дверь. Но вдруг кто-то из-за спины схватил его руку, и не успел он опомниться, как чьи-то губы прижались к ней. Обернувшись, Бальрих увидел седой узел волос на голове Малли и ее смиренно склоненную спину. Он поднял сестру.

- Сегодня мне уже незачем молиться, - проговорила она бескровными губами и заспешила прочь, топая своими мужскими ботинками и оправляя юбку, обтягивавшую ее костлявые бедра. Ушел и Бальрих, опустив голову, впервые ощущая бремя взятой на себя ответственности, и все же чувствуя прилив новых сил. Он думал: "Теперь все помогут мне, я добьюсь своего. И Лени еще поверит в меня".

Незаметно прошла зима. Однажды, в весеннюю ночь, сидя полураздетый в душной комнате, он распахнул окно и высунулся наружу, чтобы подышать свежим воздухом, а потом снова взяться за книги. Сквозь тонкие стены и раскрытые окна на него со всех сторон веяло дыхание спящего дома. Вот донеслось ругательство, вот кто-то вскрикнул во сне, и тут же ему почудился предсмертный стон, а следом за ним крик новорожденного. Он слышал все эти звуки и раньше, но воспринимал тогда по-другому. Теперь они, казалось, уже не говорили о том, что эта суровая жизнь беспросветна. Пусть люди спят или страдают - он бодрствует и думает о них.

Он блаженно потянулся. Все это - товарищи, близкие, все - свои. Сегодня они, как и он, бедны, но наступит день, и с его помощью они станут богаты. Он видит, как на вилле "Вершина" чуть шевелятся гирлянды роз... Вдруг лицо его омрачилось, он задумался. Было время, когда он заботился только о себе, о своих правах; тогда ему хотелось немедленно овладеть богатством и насладиться им. Но сейчас сердце напомнило ему о ней, о Лени, о самом дорогом для него существе. А разве другие менее заслуживали любви, богатства и свободы? Правда, не все они добры, не все чутки я благородны. Но только богатство даст им утонченность, благородство и доброту. Порой они озлоблены друг против друга, как озлоблены против них богачи, которых деньги ожесточают, - однако угнетенные не ладят между собой оттого, что страдают. Они борются за существование и сами не знают, куда их приведет борьба. Ни у одного из них еще не пробудилось сознание.

Но ведь разум подсказывает каждому, что у всех одинаковые права. У нас отняли средства производства, нас ограбили, поработили тело и душу. Мы обездолены и нищи. Но мы должны лишить их богатства, и пусть будет нашим земное счастье, как была нашей земная юдоль... Да, и мы вынуждены творить несправедливость, так как наша жизнь построена на несправедливости. Ведь источником Геслингова богатства послужили жалкие гроши, когда-то принадлежавшие одному из нас. А тот, от чьего имени мы предстанем перед Геслингом, приобрел их постыдным способом. Мы, его наследники, ничуть не справедливее того эксплуататора; однако мы должны стать справедливее.

"Как это сделать? Уравнять ли заработки и доходы? Упразднить ли предпринимателя? Но ведь я уже сегодня знаю больше других, поэтому могу и должен получать больше. Чем же я отплачу им?" - настойчиво вопрошал он некий представший ему смутный образ, имя которому было - Равенство.

Когда раздался скрип ворот, как обычно по утрам, Бальрих с изумлением вернулся к действительности: стоял белый день, доносился воскресный звон колоколов. Сколько же времени пропало даром! Но, сам того не ведая, он в эту ночь совершил еще один шаг на трудном пути познания: он "думал, не зная о том, что думает".

Был праздник, и Бальрих, выйдя побродить, увидел адвоката Бука, который прохаживался по луговине.

- Гуляете? - спросил толстяк. - Хорошо бы вам пройтись на виллу "Вершина", а мне в такое утро покинуть ее.

- Я не пойду туда, - проронил Бальрих.

- Не хотите? Она кажется вам слишком ослепительной, от нее веет слишком большой беспечностью и счастьем? Или это чересчур обманчивое счастье? А что мы были бы за люди, если бы не чувствовали стыда в такое воскресное утро?

- Настанет время, когда нам всем в такое утро уже нечего будет стыдиться, - сказал Бальрих.

- Весенний день и вилла "Вершина", - продолжал адвокат и пристальным, долгим взором посмотрел Бальриху в лицо, - может быть, они и в самом деле созданы для вас...

Пройдя между домов рабочих, они вышли на пустырь.

- Итак, весь ваш годами накопленный запас умственных сил вы решили использовать сразу. Вы - богатырь!

- Все это слова, - ответил Бальрих. - Я переутомлен.

- Вижу, - тут же согласился Бук.

- Но это только ваша вина, - снова продолжал рабочий, - вы лишили нас образования, чтобы мы оставались рабами. Придет время, когда работники физического труда - все люди будут уже с детства приобщаться к культуре. Тогда и у фабричного станка и за письменным столом человек будет в несколько часов создавать то, на что сейчас нужны долгие годы.

- Наука будет доступна всем, - подхватил Бук с удовлетворением. - А нынче она только для избранных.

- Как и деньги, - заметил Бальрих.

- Что же, в будущем все будут получать одинаковую оплату? - осторожно осведомился Бук.

Бальрих вспыхнул.

- Едва ли, но каждый получит свою долю прибыли.

- Однако она может оказаться и его долей убытка, - подчеркнул Бук.

Но Бальриха трудно было сбить.

- Нет. Убытки понесет предприятие. Ведь оно будет принадлежать не нам, рабочим, а самому себе.

- Это вы сами придумали? - спросил Бук с необычной для него живостью. И затем добавил: - Принадлежать самому себе... Но кто же будет его олицетворять? Кто окажется его пайщиками?

- Все, кем оно живет.

- Но оно живет и мертвыми.

- Чепуха! - сказал рабочий.

- Оно живет и теми стариками, которые греются там, на солнышке, у стены, - хотя они никогда уже не возьмут в руки инструмент. Ведь они некоторое время поддерживали это предприятие, отдавали ему свою силу. Оно живет и теми, кто еще не родился; не появись они на свет, оно вынуждено было бы прекратить свое существование. Наконец, ваше предприятие живет городом, который поставляет ему людей и пищу для них; высшей школой, чьи изобретения оно осуществляет, даже теми, кто раньше поверили в него и были им обмануты. Вот вам пример: у моего отца были акции, а Геслинг присвоил их.

Бальрих и Бук шли в глубоком раздумье до самого озера в "рабочем" лесу. Когда они остановились и стали глядеть на воду, Бальрих сказал: