Читать интересную книгу 94 Избранные труды по языкознанию - Вильгельм Гумбольдт

4. При всяком обозрении всемирной истории выявляется какое- то движение вперед. Мы здесь тоже говорим о прогрессе. Но я вовсе не собираюсь постулировать некую систему целей или бесконечно продолжающегося совершенствования и встаю на совсем другой путь. Народы и индивиды, словно лесная поросль, вегетативно, наподобие растений, распространяются по лицу земли, наслаждаясь своим бытием в счастье и деятельности. Эта жизнь, частицы которой отмирают с каждым индивидом, безмятежно течет без заботы о последствиях для грядущих эпох. Исполняя предначертания природы, все живое проходит свой путь вплоть до последнего дыхания; отвечая целям всеупорядочивающей благости, каждое творение наслаждается жизнью и каждое новое поколение пробегает один и тот же круг радостного или скорбного существования, более успешной или менее удавшейся деятельности. Однако, где бы ни появился человек, он остается человеком: вступает в общение с себе подобными, учреждает институты, предписывает себе законы, а где это ему плохо удается, там пришельцы или переселяющиеся племена насаждают более совершенные достижения своих стран. С появлением человека закладываются и ростки нравственности, развивающиеся вместе с развитием его бытия. Это очеловечение, как мы замечаем, происходит с нарастающим успехом; больше того, отчасти сама

1 См. ниже §§ 9, 10, 35.

природа такого процесса, отчасти размах, какой им уже достигнут, таковы, что дальнейшее совершенствование уже едва ли можно существенно задержать.

И в культурном, и в нравственном развитии человечества скрыта несомненная планомерность; она обязательно обнаружится и в других областях, где она не так бросается в глаза. И все же нельзя постулировать ее априори, чтобы не отклоняться на ее поиски от прямого исследования фактов. Всего менее можно приписывать такую планомерность непосредственному предмету наших рассуждений. Проявление человеческой духовной силы в ее многоликом разнообразии не привязано к ходу времени и к накоплению материала. Насколько необъясним ее источник, настолько же непредсказуемо и действие, и высшие достижения здесь совсем не обязательно должны быть последними по времени возникновения. Поэтому, если мы хотим подглядеть за созидательной работой творящей природы, мы не должны навязывать ей тех или иных идей, а принимать ее такой, какою она себя являет. Создавая свои творения, она производит известное число форм, в которых находит себе воплощение то, что в каждом роде вещей созрело до совершенства и удовлетворяет полноте своей идеи. Нельзя спрашивать, почему форм не больше, почему они не другие; единственно уместным ответом на эти вопросы будет: да просто нет никаких других! В согласии с таким подходом, все, что живет в духовном и материальном мире, можно считать продуктом единой силы, лежащей в основании всего и развивающейся по неизвестным нам законам. В самом деле, если мы не хотим раз и навсегда отречься от поисков всякой связи между проявлениями человеческого бытия, то должны неустанно восходить к какой-то самостоятельной и исконной причине, которая сама по себе уже не оказывалась бы причинно обусловленной и преходящей. А такой путь самым естественным образом ведет нас к внутреннему свободно развивающемуся во всей своей полноте жизненному началу, причем его отдельные проявления еще не утрачивают своей связи из-за того, что их внешние формы предстают перед нами изолированными. Такой подход полностью отличен от телеологического, потому что ориентирует нас не на какую-то заранее назначенную цель человеческой истории, а на ее первопричину, которую мы признаем непостижимой. Но только так, по моему убеждению, и надо подходить к различию форм, создаваемых человеческой духовной силой, потому что — да позволят нам такое разграничение — если повседневные потребности человечества могут быть в достаточной мере удовлетворены за счет сил природы и как бы механического воспроизведения человеческих усилий, то рождение незаурядной индивидуальности в отдельных личностях и в народных массах, необъяснимое в свете одной лишь исторической преемственности, каждый раз снова и снова, причем внезапно и непредвиденно, вторгается в наблюдаемую цепь причин и следствий.

5. Тот же подход с равным успехом применим, разумеется, и к таким главным проявлениям духовной силы человека, как язык, на котором мы здесь и хотим остановиться. Причину различия языков можно видеть в большем или меньшем успехе того порыва, с каким прокладывает себе путь общечеловеческая способность к созданию речи, чему национальный духовный склад может благоприятствовать, но может и мешать.

В самом деле, если мы рассмотрим языки генетически, то есть как работу духа, направленную на определенную цель, то само собой бросится в глаза, что эта цель может быть достигнута как в меньшей, так и в большей степени; мало того, сразу обнаруживаются и главные пункты, где дает о себе знать неодинаковость в приближении к цели. Залогом успеха здесь может считаться мощь воздействующего на язык духовного начала вообще, а также его особенная предрасположенность к языкотворчеству — например, исключительная яркость и наглядность представлений, глубина проникновения в суть понятия, способность сразу схватить в нем самый характерный признак, живость и творческая сила воображения, влечение к правильно понятой гармонии и ритму в звуках, что в свою очередь связано с подвижностью и гибкостью голосовых органов, а также с остротой и тонкостью слуха. Помимо этого надо учитывать еще и особенности традиции, и свойства момента, который переживается народом в эпоху важных языковых преобразований, когда он находится как бы посередине своего исторического пути, между прошлым, продолжающим оказывать на него свое воздействие, и будущим, чьи ростки он в себе таит.

В языках есть вещи, которые реально нельзя наблюдать и о которых можно судить только по направленности стремления, а не по результату этого стремления. В самом деле, языкам не всегда удается полностью осуществить даже уже совершенно явственно обозначившиеся в них тенденции. В свете этого обстоятельства надо рассматривать, например, весь вопрос о флексии и агглютинации, в отношении которых царило и продолжает возникать множество недоразумений. Что народы более одаренные и находящиеся в более благоприятных условиях, чем другие, обладают и более совершенными языками, это понятно само собой. Но мы приходим и к другой, только что нами затронутой, глубже лежащей причине языковых различий.

Создание языка обусловлено внутренней потребностью человечества. Язык — не просто внешнее средство общения людей, поддержания общественных связей, но заложен в самой природе человека и необходим для развития его духовных сил и формирования мировоззрения, а этого человек только тогда сможет достичь, когда свое мышление поставит в связь с общественным мышлением.

Таким образом, если каждый язык, взятый в отдельности, мы рассмотрим как попытку, направленную на удовлетворение этой внутренней потребности, а целый ряд языков — как совокупность таких попыток, то можно констатировать, что языкотворческая сила в человечестве будет действовать до тех пор, пока — будь то в целом, будь то в частном — она не создаст таких форм, которые всего полнее и совершенее смогут удовлетворить предъявляемым требованиям. В соответствии с этим положением даже и те языки и языковые семейства, которые не обнаруживают между собой никаких исюри- ческих связей, можно рассматривать как разные ступени единого процесса образования. А если это так, то эту связь внешне не объединенных между собой явлений следует объяснять только общей внутренней причиной, и этой причиной может быть лишь постепенное развитие действующей здесь силы.

Язык — одно из тех явлений, которые стимулируют человеческую духовную силу к постоянной деятельности. Выражаясь другими словами, в данном случае можно говорить о стремлении воплотить идею совершенного языка в жизнь. Проследить и описать это стремление есть задача исследователя языка в ее окончательной и вместе с тем простейшей сути х.

В прочих своих частях языковедение совершенно не нуждается в этом тезисе, который выглядит, возможно, чересчур гипотетическим. Однако оно может и должно использовать его как стимул и опираться на него в своих попытках открыть в языках постепенное приближение к совершенному строю. Действительно, могут существовать ряды языков как более простого, так и более сложного устройства, при сравнении которых друге другом можно было бы заметить в принципах их организации последовательное восхождение к наиболее удачному строению языка. Можно было бы ожидать, что организм таких более совершенных языков при всей сложности форм явственней, чем это имеет место в других языках, обнаруживает последовательное и прямолинейное стремление к совершенству. Признаками успешного движения по этому пути оказались бы в более совершенных языках прежде всего четкость и совершенство фонетической артикуляции; затем связанная с этим искусность в образовании слогов и чистота их расчленения на элементы, а также умелое устройство простейших слов; далее, оформление слов как звукового единства для достижения таким путем подлинного словесного единства, соответствующего единству понятия; наконец, способность языка провести разграничение между своими самостоятельными единицами и тем, что в качестве формы должно лишь сопутствовать самостоятельным единицам, для чего, естественно, нужно, чтобы язык располагал каким-то приемом отличения простых нанизываний от сплавлений, символизирующих смысловую связь. Но в эти подробности я по вышеназванным причинам тоже пока не вдаюсь, а хочу только, чтобы читатель увидел, какими положениями я руководствовался в той работе над определением места кави в семье малайских языков, которую я здесь предпринимаю.