class="p1">
Председатель. Но ты уж, кажется, пули начал лить...
Ноздрев. Пули?.. (Таинственно.) Стоит, а на веревке собаку держит.
Прокурор. Кто?!
Ноздрев. Англичанин. Выпустили его англичане с острова Елены. Вот он и пробирается в Россию, будто бы Чичиков. Не-ет. А в самом деле он вовсе не Чичиков. (Пьянеет. Надевает треугольную шляпу Полицеймейстера.)
Полицеймейстер. Черт знает что такое. Да ну, ей-богу. А ведь сдает на портрет Наполеона!
Ноздрев ложится.
Пьян!
Пауза.
Почтмейстер. А знаете ли, господа, кто это Чичиков?
Все. А кто?!
Почтмейстер. Это, господа, судырь мой, не кто другой, как капитан Копейкин...
Председатель. Кто таков этот капитан Копейкин?
Почтмейстер (зловеще). Так вы не знаете, кто таков капитан Копейкин?..
Полицеймейстер. Не знаем!
Почтмейстер. После кампании двенадцатого года, судырь мой, — вместе с ранеными прислан был и капитан Копейкин. Пролетная голова, привередлив, как черт, забубеж такой!.. Под Красным ли или под Лейпцигом, только, можете себе вообразить, ему оторвало руку и ногу. Безногий черт, на воротнике жар-птица!..
Послышался стук деревянной ноги. Чиновники притихли.
...Куда делся капитан Копейкин, неизвестно, но появилась в рязанских лесах шайка разбойников, и атаман-то этой шайки был, судырь ты мой, не кто иной, как...
Стук в дверь.
Копейкин. Капитан Копейкин.
Прокурор. А-а! (Падает и умирает.)
Председатель и Почтмейстер выбегают.
Полицеймейстер (испуганно). Что вам угодно?
Копейкин. Фельдъегерского корпуса капитан Копейкин. Примите пакет. Из Санкт-Петербурга. (Кашляет и исчезает.)
Полицеймейстер. Фельдъегерь! (Вскрывает и читает.) Поздравляю вас, Илья Ильич, в губернию нашу назначен генерал-губернатор. Вот приедет на расхлебку!
Жандармский полковник. Алексей Иванович, Чичикова арестовать как подозрительного человека.
Полицеймейстер. Батюшки, что с прокурором-то! Батюшки. Воды, кровь пустить!.. Да он никак умер!!
Ноздрев (проснувшись). Я вам говорил!..
Занавес
Картина одиннадцатая
Первый. Побывав у прокурора, он пошел к другим, но все или не приняли его, или приняли так странно, так растерялись и такая вышла бестолковщина изо всего, что он усомнился в здоровье их мозга. Как полусонный, бродил он по городу, не будучи в состоянии решить, он ли сошел с ума, чиновники ли потеряли голову, или наяву заварилась дурь почище сна. Ну уж коли пошло на то, так мешкать более нечего, нужно отсюда убираться поскорей...
Номер в гостинице. Вечер. Свеча.
Чичиков. Петрушка! Селифан!
Селифан. Чего изволите?
Чичиков. Будь готов! На заре едем отсюда.
Селифан. Да ведь, Павел Иванович, нужно бы лошадей ковать.
Чичиков. Подлец ты! Убить ты меня собрался? А? Зарезать?! А? Разбойник! Страшилище морское! Три недели сидели на месте, и хоть бы заикнулся, беспутный, а теперь к последнему часу пригнал. Ведь ты знал это прежде, знал? А? Отвечай!
Селифан. Знал.
Петрушка. Вишь ты, как оно мудрено получилось. И знал ведь, да не сказал.
Чичиков. Ступай приведи кузнеца, чтоб в два часа все было сделано. Слышишь? А если не будет, я тебя в рог согну и узлом завяжу.
Селифан и Петрушка выходят. Чичиков садится и задумывается.
Первый. ...В продолжение этого времени он испытал минуты, когда человек не принадлежит ни к дороге, ни к сидению на месте, видит из окна плетущихся в сумерки людей, стоит, то позабываясь, то обращая вновь какое-то притупленное внимание на все, что перед ним движется и не движется, и душит с досады какую-нибудь муху, которая жужжит и бьется под его пальцем. Бедный неедущий путешественник!..
Стук в дверь. Появляется Ноздрев.
Ноздрев. Вот говорит пословица: для друга семь верст не околица... Прохожу мимо, вижу свет в окне, дай, думаю, зайду... Прикажи-ка набить мне трубку. Где твоя трубка?
Чичиков. Да ведь я не курю трубки.
Ноздрев. Пустое, будто я не знаю, что ты куряка. Эй, Вахрамей!
Чичиков. Да не Вахрамей, а Петрушка.
Ноздрев. Как же, да ведь у тебя прежде был Вахрамей.
Чичиков. Никакого не было у меня Вахрамея.
Ноздрев. Да, точно, это у Деребина Вахрамей. Вообрази, Деребину какое счастье... Тетка его поссорилась с сыном... А ведь признайся, брат, ведь ты, право, преподло поступил тогда со мною, помнишь, как играли в шашки? Ведь я выиграл... Да, брат, ты просто поддедюлил меня. Но ведь я, черт меня знает, никак не могу сердиться! Ах, да я ведь тебе должен сказать, что в городе все против тебя, они думают, что ты делаешь фальшивые бумажки... Пристали ко мне, да я за тебя горой... Наговорил, что я с тобой учился... и отца знал...
Чичиков. Я делаю фальшивые бумажки?!
Ноздрев. Зачем ты, однако ж, так напугал их! Они, черт знает, с ума сошли со страху... Нарядили тебя в разбойники и в шпионы, а прокурор с испугу умер, завтра будет погребение. Они боятся нового генерал-губернатора. А ведь ты ж, однако ж, Чичиков, рискованное дело затеял!
Чичиков. Какое рискованное дело?
Ноздрев. Да увезти губернаторскую дочку.
Чичиков. Что? Что ты путаешь? Как увезти губернаторскую дочку? Я — причина смерти прокурора?!
Входят Селифан и Петрушка с испуганными физиономиями. Послышалось за сценой брякание шпор.
Петрушка. Павел Иванович, там за вами полицеймейстер с квартальными.
Чичиков. Как, что это?..
Ноздрев (свистит). Фью. (Внезапно и быстро скрывается через окно.)
Входят Полицеймейстер, Жандармский полковник и квартальный.
Полицеймейстер. Павел Иванович, приказано вас сейчас же в острог.
Чичиков. Алексей Иванович, за что?.. Как это?.. Без суда?.. Безо всего!.. В острог... Дворянина?..
Жандармский полковник. Не беспокойтесь, есть приказ губернатора.
Полицеймейстер. Вас ждут.
Чичиков. Алексей Иванович, что вы?.. Выслушайте... Меня обнесли враги... Я... Бог свидетель, что здесь просто бедственное стечение обстоятельств...
Полицеймейстер. Взять вещи.
Квартальный завязывает шкатулку, берет чемодан.
Чичиков. Позвольте! Вещи!.. Шкатулка!.. Там все имущество, которое кровным потом приобрел... Там крепости...
Жандармский полковник. Крепости-то и нужны.
Чичиков (отчаянно). Ноздрев! (Оборачивается.) Ах, нету... Мерзавец! Последний негодяй. За что же он зарезал меня?!
Квартальный берет его под руку.
Спасите! Ведут в острог! На смерть!
Его уводят. Селифан и Петрушка стоят безмолвны, смотрят друг на друга.
Занавес
Картина двенадцатая
Арестное помещение
Первый. ...С железной решеткой окно. Дряхлая печь. Вот обиталище. И вся природа его потряслась и размягчилась. Расплавляется и платина — твердейший из металлов, когда усилят в горниле огонь, дуют меха и восходит нестерпимый жар огня, белеет, упорный, и превращается в жидкость, поддается и крепчайший муж в горниле несчастий, когда они нестерпимым огнем жгут отверделую природу...
...И плотоядный червь грусти страшной и безнадежной обвился около сердца!