Долго ль еще?..
— Давай ложиться, — тихо сказал он, в его голосе все еще не погасли искорки веселья.
— Посуду нужно вымыть.
— Никуда твоя посуда не убежит, — он легко подхватил ее на руки и закинул на печь. Мира вскрикнула и захихикала, как маленькая, начиная устраиваться. Теперь они спали здесь. Вместе. На полу все же холодно, а на полати Рей со своим могучим телосложением нормально не вмещался.
Расплетая на ночь косу, Мира украдкой наблюдала, как мужчина стягивает с себя рубаху, затем — штаны. Гасит светильник. Два шага. Он забирается к ней. Как довольный кот разваливается на лежанке, сладко потягиваясь.
Уже ставшим привычным жестом женщина подкатилась ему под бок, зарылась носом в шею, чувствуя, как его рука укрывает ее плечи. Тихо-тихо. Только ветер завывает. А вот навка больше к дому не приближалась. Видно, оберег прекрасно работал.
— У вас всем делают такие рисунки? — в темноте было не видно, но Мира помнила, где располагается его солнце, и положила туда ладонь.
— Многим. Тем, кто родился в истинно верующих семьях.
— А это как? — удивилась она.
— Истинно верующие — те, кто верит во Всемогущего, единственного бога, — объяснил Рейчар.
— Но как же выбрать одного? Остальные же разгневаются!
Рей тихо рассмеялся.
— Что? — Мира приподнялась на локте, пытаясь рассмотреть его лицо в почти полной темноте.
— Ничего, просто не знаю, как объяснить. Ты веришь в своих богов, я — в своего. Для тебя их много, для меня — он один.
— То есть вообще один? — еще больше удивилась северянка.
— То есть вообще один, — передразнил ее моноец.
Мира надолго замолчала, переваривая то, что только что узнала. Она снова легла, прислушиваясь к мерному ритму сердца Рея.
— Знаешь… — начала она и замолчала.
— М?..
— Никогда не думала, что мне доведется учить твой язык. Он казался мне таким страшным, таким… — знахарка подбирала слово. — Грубым, неприятным на слух.
Чтобы скоротать время, они учили друг друга. Мира показывала Рею, как читать на ее языке, потому что этим навыком он не владел. А он знакомил ее со своим наречием.
— А теперь? — он аккуратно поглаживал ее по спине, отчего хотелось мурлыкать.
— А теперь… Теперь я слышу его и чувствую как часть тебя…
Она сама не понимала, к чему завела речь об этом. После недолгой тишины Рей заговорил. Мира смогла разобрать всего несколько слов, но по звучанию поняла, что это какая-то баллада, только без мелодии. Так складно переливалось одно слово в другое, так идеально дополняла каждая новая строка предыдущую. Она завороженно слушала. Его голос сорвался. Она чувствовала, что каждое слово мужчина пропускает через себя. И так это было прекрасно, что она не заметила, как по щекам потекли теплые капли.
— Тхаа аллор маакви, — прошептал он в самом конце после небольшой паузы. И Мире показалось, что это выбилось из общего ритма.
— Тхаа аллор маакви, — повторила она. — Так красиво… Что это означает?
Рей молчал. Только его сердце билось в бешенном темпе. Мира ощущала, как он старательно сдерживает участившееся дыхание. И тут она поняла, даже скорее почувствовала, что именно означают эти слова. И сама испугалась. Того, что он произнес их вслух, того, что так хотела бы услышать их на своем родном языке и сказать в ответ. Но не решилась.
Вместо этого она запела. Чтобы успокоить его, но в первую очередь — себя. Запела, как ее мама когда-то, когда Мира была крохой. Как пела она сама младшим братьям.
— Люли-люли-люленьки,
Прилетели гуленьки.
Сели на болото
У червоных ботах…
Она пела долго, тихо, монотонно, пока не поняла, что у него выровнялось дыхание. Уже сама погружаясь в дрему, услышала:
— Спасибо…
Дни, а особенно ночи стояли еще холодные. Снежные. Но солнце каждый день теперь вставало раньше, а садилось позже. Неумолимо приближалась весна. А вместе с ней и вопрос: что дальше? Они оба старательно избегали этой темы. Мира все так же учила Рея писать, а он ее — говорить на своем языке. Она даже уже могла довольно неплохо изъясняться. Мужчина притворно морщился от акцента, но все же соглашался, что понять северянку можно. Хотя никто из них не смог бы сказать, для чего они это делают. Только ли для коротания долгих зимних дней он приоткрывал ей завесу чужого наречия?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Мира любила украдкой наблюдать, как Рей выходит во двор и подолгу любуется снегом. Иногда они вместе ходили в лес, моноец пополнял запас дров. Конечно, это было опасно, но и вечно сидеть в четырех стенах он не мог. Она видела, как он тоскует без дела. Как иногда сидит с сосредоточенным видом и смотрит в одну точку, хмурясь. У нее сжималось сердце. Здесь он не на своем месте. Чужак. Лишний. И они оба это понимали. В такие моменты она тихо, как кошка, подходила к нему, дотрагивалась до его лица, стараясь нежными прикосновениями разгладить каждую морщинку, и улыбалась. А он чуть приподнимал уголки губ в ответ, усаживал ее к себе на колени и начинал что-то рассказывать о своей родине.
— Я всегда думала, что вы — дикий, необразованный народ, — призналась однажды Мира. Ее голова покоилась у него на плече. Она вдыхала его запах, за эти зимние седмицы ставший родным. — А у вас столько всего… Обычаи, традиции, такой интересный язык, да и, судя по тому, что ты мне рассказываешь, жизнь не самая бедная.
Рей издал звук, похожий на смешок и кашель одновременно.
— Забавно… — только и смог выдавить он.
— Что? — не поняла она.
— У нас точно так же думают о вашем народе. Поэтому и нападают, поэтому и забирают в плен. Что взять с грязных, босоногих северян? Но я с самого детства знал, что это неправда. Жалима мне много чего рассказывала…
— Жалима — это твоя нянька? — не удержалась Мира.
Мужчина кивнул.
— Но почему, если она из вятичей, ее звали так… странно?
— Когда мой отец купил ее, дал ей новое имя, — объяснил Рей.
На лбу Мирославы появилась глубокая морщина, а уголки губ поползли вниз. Моноец этого не видел, но, наверное, почувствовав что-то, аккуратно взял ее за подбородок так, чтобы она приподняла голову и посмотрела на него.
— Эй, что такое?
— Имя… Оно очень важно для человека. От имени зависит наш рок… Поменять имя — это как лишить человека чего-то важного, судьбоносного. Понимаешь?
Рейчар ничего не ответил. Она вздохнула и снова положила голову ему на плечо. Они слишком разные. Монойцы и вятичи никогда не смогут понять друг друга. Никогда — полностью, хотя им с Реем часто это неплохо удавалось. Рядом с ним она часто смеялась. Искренне. Заливисто. Никто и никогда до того не заставлял ее плакать от хохота.
— Давай пройдемся? — предложил он вдруг.
— По лесу?
— М-гу, — Рей нежно убрал выбившийся из косы локон с ее щеки.
— Рей… Погода налаживается. Скоро мы не сможем вот так…
Он нашел носом ее нос и потерся об него.
— В последний раз. Захвачу топор, в прошлый раз я приметил высохшее дерево.
Мира снова тяжело вздохнула и пошла одеваться. Что с ним будешь делать? Не запирать же его в погребе?
* * *
— Мира! — окликнул Рей, она повернулась к нему и сразу же получила снежком в шапку, часть снега осыпалась.
От неожиданности у нее перехватило дыхание. Проморгавшись, женщина схватила пригоршню снега и сформировала из него шарик. Научила на свою голову!
— А ну, держись! — крикнула она и побежала на него, пуская вперед себя шар.
Рейчар засмеялся, ловко увернулся и, заскочив за дерево, приготовил еще один снаряд. В следующий миг он снова атаковал Миру. Снежный след остался на груди, а сразу за ним — на животе и на плече. Она разозлилась не на шутку. Это было уже дело принципа — попасть в этого несносного великана. Северянка принялась хватать снег и закидывать монойца мягкими, плохо скомканными снежками. Тот долго уворачивался, но в конце концов один комок нашел цель, попав ему прямо промеж глаз. Рей притворно застонал, его ноги подкосились, и он упал в высокий сугроб. Мира, издав победный клич, налетела сверху. Они хохотали. Она оседлала его тело, подтверждая безоговорочную победу.