— Вам не… не перере… не повредили горло? Для того же, для чего и все прочее… — Он скривился, произнося эти слова.
Вздрогнув, я помотал головой. Горикс постоянно грозил это сделать — и, честно говоря, не было проще способа заставить меня замолчать. Но мой мучитель повторял, что если бы он повредил мне горло, как бы я должным образом продемонстрировал свою покорность? Разумеется, в конечном счете это не имело никакого значения.
— Ага, красноватое… легкий отек… И кашель, конечно. Ничего, я вам что-нибудь от этого дам. Но голос… — Я хотел узнать побольше и поэтому не стал помогать ему. — Долго молчали, да? — спросил он, глядя поверх очков. — Вас заперли в камере и велели молчать. Да, он говорил…
Я мысленно похвалил его за прозорливость, хотя он, конечно, что-то действительно знал, а не просто догадался, как элим. Элим… Доктор, конечно, не принадлежал к этому странному бледнокожему народу, но я все-таки решил спросить:
— Нарим?..
— Что? — Доктор налил из хрустального графина бокал вина и протянул мне.
— Нарим здесь?
— Я не слышал такого имени… Это та девушка? Рядом с вами нашли мертвую девушку…
Я не ответил и уставился в бокал, вспоминая, какое у Каллии было лицо, когда она смаковала вино — как смаковала все, что бы ей ни преподносила ее незатейливая жизнь.
— Вы знали бедняжку?
— Она меня спасла. Как и вы. Спасибо. — Я поднял бокал за него — и за Каллию — и поклялся, что ее короткая жизнь не будет забыта.
— Совершенно не за что. Вам приготовили одежду, так что сможете встать, как только будете в настроении. Все для умывания на комоде. Я велю, чтобы вам принесли обед. Господин рвется поговорить с вами, но я считаю, что вы еще слишком слабы, так что пока отложим встречу.
Я сложил ладони у груди и склонил голову, благодаря доктора, и не мог не заметить, как он поджал губы, скользнув взглядом по моим пальцам.
— Спаси нас, добрый Роэлан, — пробормотал он, выходя. Он знал, кто я.
Мне очень хотелось пойти за ним и узнать, кто его добрый господин и мой благодетель. Но постель была такая мягкая… Я осушил бокал, поставил его на поднос и снова перевернулся на живот.
Ароматы… жареная дичь… горячий хлеб… Я заморгал и проснулся. Рядом с кроватью стоял прикрытый колпаком серебряный поднос, распространяя благоухание, от которого желудок у меня просто запрыгал. Свечка на каминной полке оплыла на треть, — значит, прошел час. Моего друга доктора не было, но я решил, что дожидаться его не обязательно. С восторгом чревоугодника я приступил к нежной жареной птице, печеным яблокам, мягкому сыру и булочкам.
Графин снова наполнили, и изрядная доля его содержимого потребовалась мне, когда я принялся неловко соскребать серебряной бритвой двухдневную щетину. Когда я последний раз смотрелся в зеркало, мне исполнился двадцать один, я был невероятно здоров и преисполнен невыразимой радости человека, который занят любимым делом. Боги благоволили мне, как никому другому, и все постоянно твердили, что по моему лицу это видно. Сейчас мне было примерно тридцать восемь, в волосах проглядывала седина, а на всем облике виднелась печать Мазадина. На меня смотрел мертвец.
Однако, в отличие от мертвеца, роскоши хранить неподвижность я себе позволить не мог. Я натянул простую темно-синюю рубашку, черные панталоны и чулки и надел изящные туфли — все это мне оставили на кресле. Все было мне точно впору, кроме панталон, которые не желали держаться без ремня — на моем скелете почти не осталось мяса. Должно быть, в тюрьме я похудел на треть.
Налив себе еще бокал и усевшись в кресло доктора, я похолодел: на круглом столике у двери лежала небольшая арфа — в точности такую я всегда брал с собой в дорогу. Полированный корпус розового дерева переливался в свете свечи. Поднявшись, я встал у окна в лунном свете, подальше от арфы, стараясь не обращать внимания на гулкую пустоту там, где у меня раньше было сердце. Так что мой кузен, король Элирии, вошел в комнату не вовремя.
Годы не пощадили Девлина. Лицо его загрубело от избытка солнца, ветра и вина. Когда-то мы были одного сложения, но теперь он раздобрел почти как его отец, а тот был с доброго быка. На загорелой щеке мерцал белый шрам, а по глазам было заметно, сколько смертей они видели.
Как, скажите на милость, приветствовать человека, который украл половину вашей жизни, отправил на тот свет всех дорогих вам людей и разбил вам сердце? Говорить я не мог — еще не хватало радовать его ослиным ревом, который по его милости заменил божественные песни! Вместо этого я вылил на его паркет остатки вина и уронил в лужицу бокал. По всей комнате разлетелись хрустальные осколки и алые капельки. Я молча стоял и ждал его объяснений. Зачем он подарил мне день блаженства после того, как на семнадцать лет заточил меня в преисподней?
Он безмолвно глядел на меня, не мигая, и я решил было, что он хочет удостовериться, не испугался ли я. Но мгновение спустя до меня дошло, что он просто не знает, как начать. А когда он заговорил, голос его был тих и напряжен:
— Я не знал. — Пальцы его стиснули портупею, но говорил он твердо и взгляда не опустил: — Пожалуйста, поверь мне, Эйдан. Понятия не имел. Только три недели назад услышал, что ты… там… и что с тобой делают…
"Он что, решил, что я совсем из ума выжил?! — промелькнуло у меня в голове. — Думает, поверю?" Я видел, как его прислужники убивают моих близких, и чувствовал, как они выкручивают мне руки и хватаются за хлысты.
— Да, я виноват. Не отрицаю. В моих делах не меньше божественного, чем в твоих, хоть ты и презираешь королевское ремесло. Я хотел, чтобы ты замолчал. Так было надо. А мои люди — они привыкли выполнять приказы. Вот они и поняли мой приказ по-своему и решили мне угодить. Но я… я же не хотел, чтобы они сделали это так… Надо было мне спросить… Все узнать точно. Я… нет, извиняться не буду. Это ничего не меняет. Я должен был узнать точно, а я не стал.
Он подошел к столу и плеснул себе вина.
— Три недели назад я велел слуге тебя разыскать. Представляешь… представляешь, я ведь хотел попросить тебя об услуге. — Он прикрыл глаза и мотнул головой. — Клянусь Семью…
Он снова обернулся ко мне. Щеки его побагровели, а глаза сверкнули.
— Слуга очень удивился, когда услышал мой приказ. "Ваше Величество, — говорит, — он исчез. Вы же знаете. Мы все думали, что вы… что он… вы велели, чтобы он молчал… мы все сделали, — говорит, — как вы велели". — Девлин выдавил усмешку — это было невыносимо. — "В общем, — говорит, — все эти годы о нем никто ничего не слышал, и мы думаем, что он умер или…" Я и представить себе не мог, что мне никто не сказал… и… и я стал задавать вопросы, которые должен был задать семнадцать… боги, боги мои, Эйдан, семнадцать лет назад!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});