– Да, Матвейка, как пират, – нехотя соглашается дед.
– Деду, а зачем он за лапой пришел? Она же все равно отрублена была? – В мальчишеской голове не укладывается логика сказки, он не понимает еще, что у сказки может и не быть никакой логики.
– Ну… непростой это был медведь… – Кажется, дед тоже начинает сомневаться в том, о чем рассказывает.
– А к нам придет? – Матвей со страхом оглядывается на окно. Он помнит, что в двадцати минутах хода от их домишки находится медвежья берлога – и вдруг?..
– А зачем к нам? – рассеянно говорит дед, подбирая в памяти какую-нибудь другую, более привычную и известную сказку. – У нас же нет бабки, что его лапу украла…
Желудок резануло острой болью – а потом скрутило, стянув в тугой и жгучий узел. Что-то забилось в кишках, выворачивая их и разрывая, к горлу подкатился едкий пульсирующим ком – и Матвея вывернуло прямо на пол.
Он корчился, не выпуская деда из руки, тяжело дыша и роняя вязкую слюну. Полупереваренные куски мяса трепетали перед ним, двигаясь в каком-то хаотичном порядке. Они словно пытались сложиться во что-то – но их было слишком мало, поэтому они просто тыкались друг в друга, переворачиваясь и прилаживаясь.
Матвей взвизгнул и отпихнул их ногой. Потом еще и еще, вымазывая кроссовку в жире, желчи и слизи, втаптывая мясную жижу в землю, превращая в густую и вязкую черную грязь.
Что-то зашебуршало в дальнем углу – самом глухом и темном, до которого не доставали даже те жалкие крохи света, что падали из открытой крышки подпола.
Матвей, прижимая к себе деда, сунул руку в карман рубашки – вдруг слишком запоздало вспомнив, что там лежит спрятанный с вечера телефон, – выхватил аппарат и врубил фонарик.
Рядом с черным провалом (а скорее, подкопом) заметалась белоглазая тонкопалая тварь – та самая, что выманивала его в лесу из круга света. Она тряслась, поджимая и втягивая тощий живот – будто бесясь от ярости и разочарования, что ее заметили.
Матвей метнул в нее горсть песка, потом еще и еще. Тварь дернулась, сгорбилась, вся подобравшись, – а потом резко выпрыгнула вперед и стала подползать к ним, широко расставив в сторону лапы, словно какая-то жалкая пародия на человека решила стать такой же пародией на паука.
Вокруг Матвея не было камней, так что единственное, что он мог швырять в эту дрянь, – плотно сжатые и спрессованные в кулаке комья земли. Они взрывались вокруг твари фонтанчиками песка и торфа, но не причиняли никакого вреда – и даже неудобства. Она ползла и ползла вперед, медленно, мелко перебирая лапами, скаля тонкие и острые – сколько их, три десятка, четыре, пять? Как сложно подсчитать, когда они растут в несколько рядов в этом черном провале бездонной пасти, – зубы, – и вдруг захихикала, истерично и почти что по-человечески.
Терять было уже нечего. Матвей сжал в руке телефон, примерился – и со всей силы, резко выдохнув, запустил его в голову твари. Луч света заметался в полутьме подвала, выхватив оскаленные черепа в кладке стены. Раздался глухой удар, и тварь взвыла, опрокинувшись и задергав лапами.
Матвей схватил деда под мышки и, сопя и еле дыша, стал карабкаться по лестнице.
Он уже наполовину высунулся в комнату и, переводя дыхание и сцепив зубы от дикой боли в ребрах, готовился совершить очередной рывок деда вверх – но тут чуть ли не помимо его воли голова повернулась в сторону входной двери, к тому, что свистело, скрипело, завывало и издавало какие-то не имеющие описания в человеческом языке звуки.
И Матвей замер, оцепенев от страха.
Это была уже не старуха. И даже не человек. Рваная ночная рубашка висела клочьями на выступах костей – столько костей и в таких местах не может быть у человека! – седые волосы шевелились, как клубок белесых земляных червей, а руки – скорее даже птичьи лапы, когтистые и жилистые, – шевелились и дергались, складываясь в какие-то фигуры и производя странные пассы.
Перед ней высилось что-то огромное, жуткое, лишь отдаленно имеющее форму. Оно было заклинено в тесной комнатушке сеней, но казалось, что ему достаточно лишь распрямиться – и держащиеся на честном слове стены будут снесены, крыша завалится, и весь дом рухнет.
Это можно было бы назвать медведем, да – если бывают медведи высотой почти что в два человеческих роста. Если бывают медведи, стоящие на задних лапах так, словно это люди, по какой-то безумной прихоти или дурацкой шутке натянувшие на себя звериную шкуру.
И если медведи могут стоять, когда вместо одной из лап – кусок дерева. Мощный и толстый, с человеческую ногу кол входил в медведя где-то около таза – или как это называется у животных? – и, проткнув все тело насквозь, выглядывал острием в плече. Зверь был насажен на него, как дурно придуманное огородное пугало, – но, в отличие от пугала, он жил, ревел, клацал зубами и разрушал все, до чего мог дотянуться.
– Скырлы-скырлы, – скрипела эта жуткая конструкция при каждом его движении.
Матвей всхлипнул от ужаса, дернул деда на себя и повалился на спину, вытаскивая тело из подвала. Закинув голову, он видел, как зверь поводил мордой, скалясь и рыча.
– Мою шерсть прядет! – харкнул тот.
Бабка отмахнулась от комка пены, зашипела в ответ и, скрючившись, стала обходить медведя со спины. Тот дернул бугристой лобастой головой, неуклюже разворачиваясь, кося на бабку полувытекшим – что здесь произошло, пока Матвей был в подвале? – глазом, хрипло втягивая воздух и скалясь; половина зубов у него теперь была выбита, и кровь стекала по расквашенным губам.
Матвей, обнимая деда, пополз в комнату. Запутался в занавеске, выполнявшей роль двери, и сорвал ее. Склизкая гнилая дрянь, больше напоминающая сгнившую кожу, упала на него, облепив, словно пытаясь удержать. Дрожа от отвращения и сдерживая рвотные позывы, Матвей ногами ссучил ее и рывками, загребая, как при плавании, пополз дальше, пока не уткнулся лбом в стену и не развернулся.
Волосы на всем теле – на голове, руках, затылке – встали дыбом и потрескивали. Матвей поднял взгляд – по предплечью бегали бело-голубые искорки.
Белоглазая тварь, мелко хихикая, выкарабкалась из подвала. За ней тянулся длинный и гибкий, словно крысиный, хвост. Он извивался, будто жил своей жизнью, кончик бился о землю, выбивая глубокие ямки и прочерчивая полосы. Тварь остановилась, медленно поворачивая голову то в одну, то в другую сторону, – видимо, ее глаза были непривычны даже к слабому свету уже начавшей тухнуть лампы: на них то и дело опускалась полупрозрачная пленка, затягивая мутной пеленой.
Медведь рыкнул и, выбросив резким движением вперед лапу, сгреб хвост твари и намотал себе на когти. Та истошно завопила – от этого высокого, на грани ультразвука, визга заложило уши – и задергалась, стараясь вырваться.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});