— Признайся, что струхнул, — сказал незнакомец, подойдя вплотную.
«Что ему надо?» — лихорадочно прикидывал Рик, пытаясь вглядеться в лицо незнакомца.
Но из этого ничего не вышло: лицо тут же расплылось пятном, будто Рик слишком близко поднес к глазам страницу.
— Одна маленькая услуга, — незнакомец явно забавлялся растерянностью мальчишки. — Ты должен провести меня в своем трамвае.
— В каком трамвае? — переспросил Рик, посчитав, что ослышался.
— В том, что мчится над городом по монорельсу.
Рик едва не подавился сигаретой. Черт знает что! Придумал он картинку, сказку, нелепицу, и вдруг является чокнутый и хочет на его трамвайчике прокатиться. Да пожалуйте, сколько угодно. Только Рик и сам не знает — как. Но самым смешным было то, что Рик не мог сказать, что просто ВЫДУМАЛ свой трамвай. Не мог, и все. Язык намертво прилип к гортани.
— Так мы договорились?
— Нет! — Рик отчаянно замотал головой. — ТРАМВАЙ — МОЙ! И никого я возить в нем не собираюсь!
«Ну все, влип парень!» — мелькнуло в голове.
— Зря, — прошептал незнакомец, — очень, очень зря. — И от этого шепота пробежал по спине Рика противный холодок. — Пожалеть об этом придется тебе очень скоро. Так пожалеть, что…
Не договорив, незнакомец исчез. Не убежал, не свернул за угол, а растворился в светлых сумерках. Рик отшвырнул сигарету и помчался назад. Идти к Сержу ему расхотелось.
— Глюки, самые настоящие глюки, — бормотал он, давясь влажным теплым воздухом. — Выспаться надо, валерьянки выпить. Это все наследственность чертова!
Припомнил рассказы матери, что дед в сорок пять свалился в белой горячке и едва не откусил жене своей нос, когда та явилась в больницу его навестить. А папаша? Трезв он или пьян, речь его одинаково похожа на бред. Клавдюнька с Орестиком по-пьяни зачатые, совсем чокнутые. Только им ничего не видится, кроме жратвы. Вот и Рикова очередь пришла от глюков отбиваться.
Рик уже взбежал по ступеням, дверь открыл… И замер, весь облившись холодным потом…
Вдруг незнакомец — не глюк? Вдруг — трамвай настоящий?!
Но как этот тип тогда узнал про трамвай?!
Глава 7
Следующее утро Рик начал с обследования старинного дубового буфета, который занимал половину его комнаты. Эти два слова звучали, как наисладчайшая музыка в мире. ЕГО КОМНАТА!
Бабушкин буфет. Собственность еще Эммы Ивановны. Вещь отличная: дубовый, с резьбой, с бронзовыми ручками. Если его ошкурить да лачком покрыть, цены ему не будет. Но внутри напихано жуткое барахло: старые бумаги и такие же старые тряпки. Здесь жили люди, дорожащие прошлым. Оно таилось по углам, источая запах бумаги, кожи, духов, оно манило пачками старых-престарых фотографий, тетрадями с пожелтевшими страницами. Смущаясь, будто воруя, открыл Рик семейный альбом. На сером, плотном, как фанера, картоне, наклеены фотографии офицера Первой мировой. Лицо тонкое — такие теперь почти не встречаются, как говорилось — в ниточку, нос прямой, тонкие ноздри кажутся прозрачными. Полоска усов над надменным ртом. Вот только глаза неподходящие для офицера: взгляд рассеянный, будто думает этот человек не о сражениях, а о загадках мирозданья, параллельным мирах и роковых ошибках. Фотографии странные. Почти все обрезанные чуть ниже шеи или по углам, там, чтобы не осталось погон. Попадались кусочки больших фото, но от стоящих рядом с офицером осталась либо рука, либо лоскут шинели. Лица неведомый варвар срезал так же, как и погоны. За обложку альбома были вложены несколько разрозненных страниц, даже не желтых, а бурых от времени, исписанных фиолетовыми чернилами.
«„Курица — не птица, прапорщик — не офицер“ — теперь это моя любимая поговорка».
На второй страничке:
«…Тимошевич опять заснул на часах. Разбудил его. Бить не стал, не могу, хотя Дорф советует избить мерзавца. Дорф бьет его до крови, но все без толку — тот утрется, и дальше спит. По закону его надобно отдать под трибунал. Но не могу. И Дорф тоже не может…»
И наконец, на третьей страничке:
«…назначена на завтра, жду секундантов. Глупо. Архаично. Но отказаться никак не могу. Вчера был уверен, что не погибну, но сегодня уверенность эта растаяла…»
М-да, занятные у Рика объявились родственнички. Интересно, кем эти заметки писаны? Скорее всего, мужем Эммы Ивановны. Кажется, мама Оля говорила, что дед, Станислав Крутицкий, был офицером в Первую мировую. И фотографии эти наверняка его. Только зачем он их так искромсал?
Эрик уже хотел закрыть альбом, но тут из него выпала фотография молодой женщины в белом крепдешиновом платье. Русые волосы валиком приподняты надо лбом, глаза чуть прищурены, губы улыбаются.
«Мама Оля», — догадался Рик, рассматривая карточку пятидесятилетней давности.
Что-то знакомое почудилось ему и в улыбке, и в прищуре глаз, будто много-много лет назад он видел эту женщину… Помедлив, Рик поставил карточку на буфет.
Да, немного сокровищ наковырял бы Серж, забравшись в квартиру. Ну разве что буфет взвалил бы на плечи и уволок. Так ведь пупок от такой добычи развяжется. Буфет двум здоровенным мужикам не сдвинуть. И тут странная мысль мелькнула в мозгу. Повинуясь внезапному наитию, Рик снял макушку буфета, украшенную гранеными зеркальными стеклами, и вынул из углублений две точеные дубовые ножки, на которые опирался верхний шкафчик. Так и есть! Ножки были составными. Рик отвинтил основание одной, и открылась внутри сверленная полость. Увы, совершенно пустая. Рик разобрал вторую ножку. Опять ничего — лишь клочок папиросной бумаги застрял в деревяшке, а на нем карандашные каракули. Подойдя к окну, Рик с трудом разобрал четыре слова: «Перунов глаз… Сердце Богородицы…»
М-да, если тут и был клад, то до него кто-то добрался раньше Рика, и наверняка этот «кто-то» не мама Оля. Оказывается, Сержу не первому пришла мысль обчистить старушку. Если подлость можно сотворить, для нее непременно найдется подлец. Утреннее благодушное настроение улетучилось — Рик злился то ли на себя, то ли на неведомого вора.
«А вот я бы ни за что не взял бриллианты»! — Рик возгордился от собственного благородства.
И тут озноб пробежал по спине. Откуда он знал, что в ножке были спрятаны именно бриллианты? Но ведь знал же! Знал! Опять глюк? Рик спешно собрал буфет и вышел на кухню. «Мама Оля» уже приготовила завтрак и разливала по чашкам кофе. Настоящий кофе! Рик втянул ноздрями аромат… наверняка достала где-то припасенные зерна и вот для него…
— Мамуль, а те бриллиантики, что Эмма Ивановна хранила… — спросил он равнодушным тоном, пытаясь придать голосу естественности. — Они в этом мире… как…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});