Читать интересную книгу Африканские игры - Эрнст Юнгер

Приспособившись таким образом к окружающей среде, я мог теперь спокойно передвигаться и для начала взобрался на отвернувшийся от суши бруствер стены, чтобы полюбоваться морем.

Моим глазам открылся великолепный залив. Он был охвачен широким полукругом белых гор, а в середине из воды вздымались скалистые острова. На одном из островов высился старый замок, построенный в том же стиле, что и наш форт.

Вид этого ландшафта привел меня в необычайно приподнятое состояние духа. Да и солнце начало припекать так приятно, что из трещины в кладке даже высунулась маленькая ящерка — ярко-зеленое существо с красной полосой на спине. Следуя решению, принятому мной на проселочной дороге у Трира, я схватил ящерицу и спрятал в пустую пачку от сигарет, чтобы позднее спокойно ее рассмотреть.

Занимаясь этим, я выпустил из поля зрения рюкзак, лежавший на камнях у меня за спиной. А когда обернулся, с изумлением обнаружил, что он, как и моя шляпа, бесследно исчез. Меня испугала, собственно, не столько сама пропажа, сколько почти волшебный способ исчезновения вещей: ведь я не слышал шагов, не увидел даже тени приближающегося человека… Но вскоре я понял, что этот форт — сборный пункт самых искусных карманников со всей Европы.

Вскоре оказалось, что понравившаяся мне площадка с прекрасным морским видом имеет и другие негативные свойства. Служащие гарнизона постоянно шныряли здесь в поисках рабочей силы; пока я горевал над пропажей рюкзака, меня окликнул какой-то каптенармус и повел в грязный двор между двумя башнями. Там он прихватил еще маленького итальянца и сунул каждому из нас по метле, объяснив знаками, что нужно вымести этот двор до блеска. Мы, хочешь не хочешь, принялись за работу; правда, в первый же миг, как остались без надзора, бросили метлы и отправились своей дорогой. Однако сразу угодили в лапы повара, который привел нас в подвал, велел наполнять там мешки репчатым луком и оттаскивать их к нему на кухню. После он еще всучил нам большой котел, из которого нужно было раздать обед арестантам.

Во время одного из таких вынужденных походов я встретил Пауля, который с двумя товарищами шатался без дела и, услышав о моих злоключениях, вдоволь посмеялся над ними. Он сообщил, что наверху, за большой башней, основательно рассчитался с Франке за маленького Якоба и даже забрал у него плащ (что я вполне одобрил). Поскольку Пауль сразу же продал эту добычу какому-то старому вояке, он выдал мне два франка в качестве моей доли. В таких вещах он был человеком честным, как и полагается настоящему вожаку.

Кроме того, он дал мне несколько полезных советов, из которых следовало, что он не только уже вполне освоился в форте, но и изучил все уловки, с помощью которых можно уклониться от работы. Здесь прежде всего нужно притворяться глухим, потому что парни, которые тебя окликают сзади, слишком ленивы, чтобы пересечь весь плац и всегда лишь издали жестом подзывают тех, кто настолько глуп, чтобы обернуться на оклик. Здесь также имеется два укромных местечка: одно на валу, где написано «Проход запрещен» и где можно безмятежно лежать на солнышке. А если завелись деньжата, можно сходить во второе такое место, в столовую: там платежеспособный гость чувствует себя как у Христа за пазухой. И еще Пауль познакомился с несколькими ловкими, парнями, меня он пригласил заглядывать по вечерам в их общую спальню, да и в столовке подсаживаться к ним за стол — тогда, дескать, мне не придется скучать и чем промочить горло тоже найдется.

— Потому что я назначил себя главным за столом, — пояснил он, видимо, имея в виду, что стал председателем одной из тех разношерстных компаний, которые по удару колокола собирались на трапезу в нижних помещениях форта.

Эти советы — как и все другое, что говорил Пауль, — показались мне вполне практичными, и я не преминул ими воспользоваться, при первой же возможности укрывшись в столовой. Там я уселся за стол в оконной нише, которая была устроена в толще стены и располагалась так низко над морем, что я чувствовал, как волны ударяют о стену.

За тем же столом сидели два парня. Один — совершенно павший духом ландскнехт с лицом, напоминающим череп. Его, похоже, лихорадило: глаза у него блестели, а руки дрожали так сильно, что он едва мог пригубить стакан. Другой, в костюме из дорогой тонкой ткани, безучастно что-то бубнил себе под нос.

Решив, что сейчас самое время рассмотреть пойманную на бруствере ящерицу, я извлек маленькое существо из сигаретной пачки и посадил себе на ладонь. Мое действие тотчас привлекло внимание хорошо одетого молодого человека, который до сих пор, казалось, не замечал меня, — он сказал, что это очень красивый экземпляр, который почти не встречается по ту сторону Альп.

— Но, — добавил он с печальной улыбкой, — от такого хобби вам теперь придется отказаться.

Я ответил, что не вижу для этого причин, ведь тут требуются лишь хорошие глаза, — и между нами завязался разговор.

Леонард — под этим именем представился мне новый знакомый — ощущал себя, очевидно, в положении человека, который вдруг проснулся в каком-то жутком окружении и чья последняя надежда заключается в том, что все это окажется сном. Рассказ его был путаным и бессвязным, но он очень радовался, что нашел хоть кого-то, с кем вообще можно поговорить, и после многочисленных повторений я все-таки кое-что понял.

Леонард учился во Фрайбурге. Родители его умерли, но у него был старший брат, с которым, как он выразился, его связывали тесные дружеские отношения и в семье которого он обычно проводил каникулы. Он верил в эту дружбу и во время последних осенних каникул, пока — несколько дней назад — не случилось событие, которое выбило его из привычной колеи и, кажется, полностью изменило свойственное ему прежде отношение к жизни. О сути происшедшего он умолчал, а из его намеков я понял лишь, что он собирался из темной прихожей открыть дверь в столовую, где его ждали к ужину, как вдруг — снаружи — услышал слова, которые его насторожили. Оставшись стоять за дверью, он подслушал весь разговор между братом и его женой; и услышанное подействовало на него так, словно его нежданно ударили обухом по голове.

Я возразил, что чья-то беседа, сама по себе, все же не может быть настолько значимой. Леонард бросил на меня такой взгляд, будто я на мгновение пробудил в нем проблеск надежды, и потом сказал:

— Знаете ли, в каждом человеке есть, позволю себе так выразиться, последняя правда, которую он сам не знает или не признает и даже никогда о ней не догадывался. И если эта правда случайно открывается вам, у вас будто почва из-под ног уходит. Вы словно обрушиваетесь в пропасть, как лунатик, которого неосторожно окликнули. Такое со мной и произошло в тот вечер: я слышал, что они говорили, как в страшном сне. И я, в чем был, поспешно схватил деньги и без пальто и шляпы выскочил из дому. Потом поймал первую попавшуюся машину, пересек границу и поехал дальше, в Париж; там я провел несколько безумных ночей. И если вы спросите меня, как я попал в это вот место и в эту компанию, я не смогу вам ответить. Я сам не знаю.

Взгляд его задержался на старом пропойце, которого сотрясал очередной приступ лихорадки, и я испугался, что сейчас увижу, как он расплачется. Он, казалось, пребывал в том состоянии нереальности, которое размещается между двумя моментами опьянения. Здесь, стало быть, я столкнулся с примером вербовки, какой она описывается в книгах.

У Леонарда было умное, но расслабленное лицо, в чертах которого выражалась болезненная чувствительность; лица такого типа нередко можно встретить на юге нашей страны. В нем ощущалось чрезвычайное добродушие, и вместе с тем, как я заметил позднее, — подспудный жар, свойственный баденскому вину. Он, безусловно, получил хорошее образование — правда, такого рода, какое приобретается в тепличных условиях и которое в трудных ситуациях, вместо того чтобы защитить от боли, только усиливает ранимость. Хотя Леонард часто употреблял слова, которые меня раздражали (например, «гармония», «родство душ» и тому подобное), мне его все-таки было жаль, и я решил взять его под защиту. Мы расстались, договорившись встретиться вечером.

Теперь я попытался отыскать то место на верхнем валу, о котором говорил Пауль, и мне удалось это сделать, не попавшись надсмотрщикам в форме, которые рыскали по форту в поисках послушных рабов. Пройдя по узкому проходу, я попал к обращенной в сторону моря бойнице, которая представляла собой скрытый наблюдательный пост. Здесь я вернул ящерице свободу. Отсюда открывался еще лучший вид, нежели с нижнего бруствера, а изгиб вала заслонял остальную часть форта. Это уединенное место, казалось, предназначено именно для того, чтобы я мог без помех погружаться в свои грезы: и я представил себе, что весь мир обезлюдел. При этом чудесным образом проступило Безмолвное. Чему способствовали, пожалуй, здешние обнаженные горы и море, на недвижной поверхности которого не сверкал ни единый парус. Медленно и с нарастающим наслаждением разглядывал я каждую складку горной породы, каждую деталь очертаний островов и бухт.