— Симона, отнеси это мадам Вайон, — попросил Люк горничную, вручая ей коробку с вытисненным на ней названием фешенебельного магазина из Орлеана. — Это мой подарок. Я хочу, чтобы моя жена надела это сегодня вечером, — объяснил он. — Моя личная помощница сегодня привезла его.
Симона кивнула, и Люк представил, как заблестят синие глаза Эмили, когда она увидит такую роскошь.
— Мадам, пора просыпаться.
Эмили открыла глаза и взглянула в обеспокоенное лицо горничной.
— Это почти обед, — объяснила Симона на неправильном английском языке.
Эмили медленно села и огляделась.
Она в спальне Люка. И совершенно голая. Правда, кто-то накрыл ее тяжелым стеганым одеялом. Неужели Симона обнаружила в душе ее мокрую одежду? А может быть, Люк послал горничную проверить, не выбросилась ли его жена из окна?
— Я быстро приму душ и оденусь, — объяснила Эмили на ломаном французском языке, но Симона не спешила уходить.
— Месье Вайон попросил меня передать вам подарок от него. Его помощница привезла это для вас, — сказала горничная жизнерадостно, и ее глаза распахнулись, когда Эмили открыла коробку и достала изысканное платье из темно-синего шелка на тоненьких бретельках и с низким лифом.
— Оно прекрасно! — восхищенно выдохнула Симона.
— Красивое платье, — согласилась Эмили, засовывая наряд обратно в коробку. — Но у меня есть другое. Думаю, что оно тоже подойдет, — вызывающе закончила девушка.
Эмили выбрала платье, которое, хоть как-то, могло сойти за вечернее. Это было вишневого цвета платье без рукавов, под самое горло спереди и с вырезанной спинкой. Длинная юбка выглядела скромной, пока не открывался разрез, доходивший до середины бедра. Элегантным его не назовешь, признала Эмили, но оно было необычным и, что еще более важно, ее собственным. Она не хотела надевать платье, выбранное любовницей Люка.
— Но месье Вайон…
— …не распоряжается моим гардеробом, — оборвала она Симону.
Эмили приняла душ и оделась. Длинные каштановые волосы она собрала в узел, подчеркнула тушью длинные ресницы и бесцветным блеском освежила губы.
Когда она вошла в детскую, Жан-Клод встретил радостным воплем. Эмили взяла сына на руки и с удовольствием потерлась щекой о его шелковистые кудряшки.
— Я возьму его на обед, — решительно сказала Эмили. — Искупайте его, Лиз, а я пока подберу для него нарядную одежду.
Эмили выбрала для Жан-Клода матросский костюмчик.
— Ты для меня самый великолепный мужчина во всем мире, — сказала она, целуя сына в пухлую щечку.
— Но не единственный, я надеюсь, cherie, — раздался хрипловатый голос Люка.
Ах ты, высокомерный дьявол, подумала она и вспомнила, что Люк и раньше любил ее поддразнивать и дразнил до тех пор, пока их смех и нежные тычки не переходили в любовные ласки. Глаза Эмили потемнели, и она уже не могла скрыть своих чувств, а ответное сияние его серых глаз говорило, что он прочитал ее мысли.
В черном вечернем костюме и белой шелковой рубашке Люк был великолепен, и его неземная красота только сильнее разжигала ее желание. Но то, что случилось несколько часов назад в спальне, не должно повториться снова! Люку пора понять, что она независимая женщина, а не подвластная ему марионетка.
— Я тоже пришел, чтобы отнести Жан-Клода к гостям, — сообщил Люк, поднимая малыша на руки.
Эмили вздохнула, глядя на восхищенное лицо Жан-Клода, положившего свою нежную головку на крепкое плечо Люка.
Люк полюбил сына всей душой и не собирался делать те же ошибки, какие сделал его отец. У Жан-Клода никогда не будет причины усомниться в его любви.
Взгляд Люка упал на платье Эмили.
— Разве Симона не передала тебе коробку?
— Передала. Но как я уже говорила тебе, мне ничего от тебя не нужно. — Тем более того, что выбирала Робин. — Правда, мое недорогое платье вряд ли соответствует твоим высоким стандартам.
— Ты не ошиблась. Ты хоть понимаешь, что выглядишь в нем как шлюха? — сказал он, и немедленно захотел отрезать себе язык, когда увидел, как побледнела Эмили.
Какого черта ему надо было лишний раз причинять ей боль? Неужели только потому, что платье было более открытым, чем ему бы хотелось? Раньше его не беспокоило, как одевались его любовницы — ходи они хоть нагишом. Но с Эмили все было по-другому. Она была его любимой женщиной, его женой, и он не хотел, чтобы другие мужчины наслаждались красотой ее великолепного тела, ее атласной розовой кожей.
Да чем же он тогда лучше всех своих варварских предков? Чем лучше своего отца?
— Гости уже собрались, — напомнил он Эмили.
— Да, ты прав. Мое платье не подходит к такому случаю. Лучше я не пойду вовсе.
— Мои друзья долго ждали встречи с тобой и считают нас хорошей парой. Давай не будем разочаровывать их.
— И это значит…
— …что сегодня вечером, тебе придется сыграть роль любящей жены, — закончил Люк за нее.
Почему он хочет показать всем, что они хорошая пара? Эмили знала: Люк очень гордый человек и, возможно, не хочет, чтобы его друзья узнали, что жена уходила от него.
— Боюсь, я не так талантлива, как тебе хочется.
— Тогда импровизируй, cherie. Ты гораздо талантливее, чем полагаешь.
Когда они вошли в гостиную, от толпы гостей отделилась высокая, элегантно одетая блондинка.
— Давно не виделись, Эмили, — вместо приветствия сказала Робин.
Помощница Люка была одета в роскошное длинное черное бархатное платье, облегающее тело, как вторая кожа. Эмили внезапно осознала, что выглядит не слишком-то приглядно в своем несколько фривольном наряде. Это опечалило ее. Конечно же, ей следовало надеть платье, подаренное Люком, но что толку думать об этом сейчас. Теперь ей понадобятся все силы, чтобы взять себя в руки.
— Все сгорают от нетерпения познакомиться с таинственной мадам Вайон, — добавила Робин.
Пока Люк с гордостью представлял гостям Жан-Клода, Эмили захотелось стать невидимкой и оказаться где-нибудь подальше отсюда. Конечно, у них прекрасный ребенок, поэтому гости так бурно восхищаются им. Но в тот самый момент, когда Эмили почти проскользнула за колонну, Люк повернулся к ней и взял ее за руку.
— А теперь я бы хотел представить вам Эмили, — объявил он, поднося ее руку к своим губам. — Она красавица и отличная мать. Я счастлив, что у меня такая жена.
Эмили даже забыла, что должна играть роль счастливой супруги. Ее сердце забилось быстрее, а щеки расцвели ярким румянцем, когда его губы нашли ее пульс, неровно бьющийся на запястье. Девушка почти поверила, что нежность в его глазах была искренней. Должно быть, ни у кого не осталось сомнений в его преданности ей, и только она одна знала, что все это только игра на публику.