Читать интересную книгу ВЕСЕЛЫЕ СУМАСШЕДШИЕ, или ЗАРАСАЙСКИЕ БЕСЕДЫ - АРКАДИЙ РОВНЕР

Аркадий: Но остается вопрос: А кто же я? Кто же я сам?

Сергей: Все равно через какое-то время наступает момент какого-то переосмысления, чувствуешь какую-то неудовлетворенность.

Аркадий: И опять начинаешь искать места в социуме, как духовную альтернативу.

Римас: Уборщиком, например. Уборщик, вообще, работа безвозрастная. Дворник – тоже хорошая профессия…

Аркадий: Да, хорошая…

Римас: Потому что можно и в семьдесят лет понемножку этим заниматься. Сторож – безвременная профессия. Очень много хороших профессий, в которых можно до конца жизни успеть. И если, допустим, у тебя все не вышло, ты пошел уже сторожем и тебя возьмут, если у тебя лицо не пропитое. Надо быть интеллигентным. Сторож должен быть интеллигентным.

Сергей: Да, сторож – человек серьезный, ответственный.

Аркадий: Разные бывают сторожа. Есть компьютеризированная охрана, есть…

Римас: Простые сторожа идут в детский садик, в школу. Ну и дворник, нормальный дворник, который в пять утра бжикает с метлой.

Андрей: Когда Римас заговорил о работах, я вспомнил одну свою интересную работу. Я полгода работал продавцом в магазине эзотерической литературы. Очень интересная работа была.

Скайсте: Много книжек прочитал?

Андрей: Сначала да, но потом уже такое ощущение, что все это повтор. Ну, ширпотреб.

Аркадий: Это ширпотреб. Я боюсь, что там в Испании тоже ширпотреб. И, в конечном счете, хочется чего-то осмысленного. Мне кажется, что эти идеи, эта работа в качестве сторожа и уборщицы, они похожи на Испанию. Любая работа съедает человека. Она требует от него очень серьезного ролевого включения. Не пройдет и пяти лет, как в одно утро ты вдруг проснешься и скажешь: "Я, кажется, уже стал уборщиком". А в детстве, в юности мы все мечтали о чем-то другом.

Сергей: Открывать какие-то земли, горы…

Римас: Ну, это романтично, а вот я думаю еще… Давайте помечтаем или поспорим. Мечтатель, он у себя в мечте. И если он уже усовершенствовался у себя внутри так, что может мечту держать внутри все время, то ему же все равно, где работать: сторожем или космонавтом. Космонавт видит мир, а сторож видит себя. Вот у него глаза. И глаза спокойные, которые уже имеют все, в смысле, он уже в контакте со своим внутренним миром. И сторож метет, а видит звезды. Он уже в каком-нибудь прекрасном месте, например, Эрушалаиме. А бывает так: космонавт пахал, пахал, а потом "что-то получка маленькая". Он летал в космос, все было нормально, а получка маленькая. И так оно и есть, я раз слушал, жаловались… И он опять не совершенствуется…

Аркадий: Вы говорите сейчас о мечтателях, а мы стараемся быть не мечтателями, а реализованными людьми. Мы стараемся не мечтать о достижении, а достигать. Иначе можно всю жизнь мечтать. Ведь все эти пути, о которых вы говорите, и хипповые, и пайковые, и путь сторожа рождают какую-то горечь внутри человека. Чтобы этого не было, нужно что-то делать, чтобы твои внутренние мечты приобрели также и внешний облик.

Римас: Респектабельность, чтоли?

Аркадий: Нет. Я говорю о реализации, а не о респектабельности. Форма может быть не респектабельной, но она должна быть формой. Человек не может, это проверено опытом, нести внутри себя какой-то большой мир, если вокруг него – маленький мир. Он обязательно должен кинуть проекцию внутреннего мира на внешний мир. И если ты заперт в своей сторожке…

Виктория: А Якоб Беме был сапожник…

Аркадий: Да, Якоб Беме был сапожник, но, во-первых, он принадлежал гильдии сапожников, он был ремесленником. Быть в то время ремесленником уже значило получить посвящение, приобщиться к цеху мастеров этого дела. А разрыв между внутренним и внешним ослабляет внутренний мир. Ты остаешься мечтателем. Мечтаешь о реализации. Ты прекрасный старый мечтатель. Никому ты не нужен. И сам себе ты не нужен. Мечты сгнивают внутри. Нужно что-то сделать, чтобы эти мечты спроецировались в мир, а потом вернулись назад.

Римас: Ну, я согласен, да, да… но можно книгами, допустим, это делать. Сторож может писать книги. Платонов, например…

Аркадий: Он может писать книги, если у него есть мир друзей, которые его приняли, которые его интеллектуально подкармливают, которые его понимают. Если он создал этот мир и если этот мир действительно качественный. Если он действительно имеет очень качественные выходы. Понимаете в чем дело: в мире, в котором мы живем, очень легко войти в готовую модель и в ней застрять. Когда я уезжал из России в 73-м году, у меня было пять-шесть друзей. Мы проходили через сложный опыт вхождения в мировые духовные традиции. Восстанавливали нанесенный атеизмом урон. Потом они все, почти без исключения, стали либо священниками, либо дьяконами, либо церковными писателями – естественно, православными, потому что жили в России. В то время это было очень серьезное решение. Очень смелое и на пределе нравственной ответственности. Это были внутренне очень красивые люди. Я вернулся через двадцать с чем-то лет, и опыт моих друзей оказался связанным не вообще с христианством, а с православными институтами. И не вообще с православием, а очень жестко с русским православием. Очень ограниченным, прошедшим через прокрустово ложе советской системы. Вы знаете, что православие, как и другие религии в России, искажалось, подлаживаясь под советскую власть. Все это довольно ограниченный, искаженный опыт и очень похожий на все советское. Поэтому все это не очень качественное. В глубине души они понимают, что это некачественно.

Римас: Да, надо быть немножко помешанным, чтобы выдержать. У меня один друг тоже "поехал", но хорошая такая помешанность, он не стал психом. Его в армии побили очень сильно, он лежал в психушке, потом вышел и опять восстановился. Я с ним говорил, он только икает. Я когда учился с ним вместе, так он единственный сказал: "Я верю в Бога". У него твердая вера, и его абсолютно не волнует ничего вокруг, он чувствует только так. А я чувствовал, что он немножко поехал. Но сейчас уже, я встречал его года два назад, он совсем восстановился, как мне кажется. Он очень спокойно говорит. Совсем чисто. Он очень чистый человек. Человек, который тогда так сказал, когда вся наша группа была из хулиганов. Я в техникуме учился. Металлическая специальность. Он говорил, что его в армии били, но он через все прошел и стал священником. Без книг, без общества, без поддержки, без ничего он вошел в это. И сейчас внутренне он очень счастливый, как я вижу. Все в порядке. Ну, это просто пример.

Аркадий: Пример друзей – это самое важное в нашей жизни. Пример людей, которые рядом с нами. И в этом смысле, мне кажется, для Скайсте важный пример – это пример Виргинии, которая стала, в каком-то смысле, хозяйкой своего мира. Я вас, Скайсте, вижу в каком-то похожем ключе, но в иной обстановке, чем у Виргинии. Я очень хорошо вижу вас ведущей свой дом, своих друзей, свою семью, молодых… Вам надо реализоваться. Иначе вам несдобровать. Потому что сторож и уборщица – это не выход для вас. Вам надо решить и стать хозяйкой, приютить…

Скайсте: Хозяйкой я стала, но сама не причастна к творчеству, и в моем доме нет творчества.

Аркадий: Каждый человек умеет творить. Найдите себя. Если вы не найдете себя, то что же тогда вы сможете дать другим? У вас есть для этого энергия, есть собранность. Это очень важно. Вы можете дать пространство для творчества. Вы можете взращивать души. Для этого вам нужна социализация. Вам надо войти с корнями в общество, в его структуры, в учреждения, во все эти вещи, которые вам до сих пор были противны. Мне кажется, для вас это идеальный путь. Путь покровительства. Вы похожи на человека, на которого двадцать-тридцать человек смотрят с надеждой, и вы их кормите.

Скайсте: Их кормить?

Аркадий: Вы их кормите духовно…

Четвертая беседа 17 июля

об образе себя

Аркадий: Я начну с конкретики. Сергей сегодня точно заметил во время перекура там во дворе, что трудно понять, что такое образ себя. Как, вообще, его выделить, что такое образ себя? Подумайте каждый о себе, какой у вас образ себя, и получится что-то очень непонятное и расплывчатое. Образ себя – это фиксированные позиции человека в мире и это определенные ограничения. Образ человека – это его тело, его одежда, его стилистика. Один так сидит, другой этак. У одного так рука, а у другого этак. Это образ. Образ человека – это его атмосфера, его состояния, его роли. Все мы играем роли. Если человек открывает перед нами свои мысли, то это еще и мысли человека. Тогда мы говорим, что это глубокий человек, у него глубокие мысли. Ну, и поскольку все эти вещи – фигура человека, лицо, глаза, его мысли, его чувства, его роли – составляют образ человека, то они образуют его рамку. У каждого из нас есть такая рамка, и мы в этой рамке находимся. Почему так трудно увидеть свой собственный образ? Потому, что весь фокус этой рамки заключается в том, что она все, что мы делаем и думаем, включает в себя. Мы из нее выскочить не можем. Мы смотрим на дом изнутри дома, а не снаружи. И мы не можем увидеть архитектуру этого дома. Мне очень трудно представить свой физический облик. Мне кажется, что у меня каштановые волосы, у меня столько лет были каштановые волосы, и я, глядя в зеркало, с трудом привыкаю, что они у меня седые. Мне кажется, что я говорю уверенно, а на самом деле я говорю очень неуверенно, часто запинаюсь и т.д. То есть мы все время корректируем свой образ. Мы преувеличиваем свои недостатки или забываем про них. Короче говоря, такая деформация неизбежна. И если наш образ состоит, прежде всего, из наших мыслей, наших состояний и наших ролей, то мы, пробуя выйти за пределы этих мыслей, состояний и ролей, придумываем наблюдателя или еще что-нибудь, что опять оказывается внутри нашего образа. Образ себя обладает способностью все, что появляется рядом, затягивать вовнутрь себя.