не поздоровится!» — и кивнул на фонтан. Студентка пригрозила позвать карабинеров, на что обидчики велели ей придержать язык — никто сроду не натравливал карабинеров на голиардов. Вокруг девушки образовывалась враждебно настроенная толпа — к голиардам подоспела подмога. Несчастная студентка сникла и была готова расплакаться.
— Вы что творите? — возмутился мой будущий отец.
— Это еще кто? — фыркнул один из голиардов.
— Тот, кому охота прослыть героем, — хмыкнул другой.
— Желаешь окунуться в фонтан вместо этой первокурсницы? — подначил третий.
— Вам не приходило в голову, что всему есть предел? А что-нибудь про уважительное отношение к женщинам вы слышали? — отозвался папа бесстрашно.
Самым крутым в компании голиардов был невысокий мускулистый парень с короткой стрижкой и выступающей нижней челюстью. Он числился на медицинском факультете и все никак не мог получить диплом. Этот вечный студент увлекался боксом и вообще любил раздавать затрещины, о чем мой отец узнал уже после стычки. Медик-голиард комплексовал из-за своей низкорослости, и потому ему нравилось ввязываться в драки с теми, кто выше его. Разочарованный незадавшейся академической карьерой, он частенько выпускал пар в схватках со смельчаками. Вызвав на бой моего папу, он мог убить одним выстрелом сразу двух зайцев и, вероятно, сам это чувствовал.
— Думаешь, раз ты в очках, я не дам тебе в морду? — сказал он отцу и сильно его толкнул.
— Может, и дашь, — ответил папа. — Но тогда и сам получишь.
Противник уставился на него с недоумением. Неужели тощий очкарик всерьез собрался его ударить? Ситуация усложнялась, и голиард решил ее упростить.
— Снимай очки, педик.
Отец снял очки. Опыта ссор и драк у него не было. Возможно, он решил, что хулиган сдастся или ограничится символической оплеухой.
Увы, его предположение не сбылось. Не успел папа убрать очки, как бесноватый голиард дважды ударил его в лицо — правой рукой в левый висок, а левой в правый.
Почему он так поступил? Наверное, потому что мог. Эта элементарная причина практически всегда лежит в основе насилия.
Удар правого кулака голиарда пришелся на папину левую надбровную кость, и та треснула. А когда трескается надбровная кость, начинается обильное кровотечение. Так произошло и в тот раз. Поднялся переполох, кто-то закричал, кто-то стал звать на помощь, большинство студентов разбежались. Из всего, что происходило дальше, когда окружающий мир вдруг утратил четкость (а такое бывает, если ты снял очки, а потом тебе заехали кулачищами в лицо), память отца сохранила только две детали.
Первая — брызги холодной воды из фонтана, приносимые порывами ветра. Колкие капли больно врезались в лицо и смешивались со струйками стекающей крови.
Вторая — мамины глаза.
— К моменту этого мордобоя ты уже был знаком с мамой?
— Нет, но много о ней слышал.
— В смысле?
— Она была красавицей. Была и остается по сей день. Этим и прославилась еще в те годы.
«Красавицей, говоришь? Почему же тогда ты от нее ушел?» — этот вопрос, не имевший, впрочем, особого смысла, загорелся и замигал в моей голове, будто неоновая вывеска. Про себя я уже не раз задавал его отцу.
— Но в той неразберихе я не сразу ее узнал, — продолжил он.
Мне потребовалось несколько секунд, чтобы вернуться к теме нашего разговора.
— А потом?
— Меня отвели в травмпункт. Кто именно меня туда провожал, не помню, может быть сотрудник университета, но мама тоже отправилась с нами и ждала, пока мне накладывали швы и давали лекарства. После этого мы с ней пошли попить кофе и покурить. Вот, собственно, и вся история нашего знакомства.
— Почему ты никогда не рассказывал ее мне?
Отец пожал плечами:
— Сам не знаю. Как-то к слову не приходилось.
— Сколько тебе было лет?
— Двадцать один.
— А маме?
— Восемнадцать.
— И с тех пор вы были вместе, пока… э-э, пока не разошлись?
На лице отца появилось странное выражение, губы тронула грустная улыбка.
— Нет. Через три года мы расстались.
12
Однажды после школы (дело происходило спустя пару лет после развода родителей) мне, как обычно, не хотелось садиться за уроки. Поэтому я решил приготовить бутерброд с тем, что найду в холодильнике, и устроить себе перерыв.
Строго говоря, в данной ситуации слово «перерыв» звучит неуместно. Перерыв устраивают, когда какая-то работа уже частично выполнена, а я еще даже не брался за учебники. Впрочем, должен сказать, языковые тонкости никогда не оказывали на меня большого влияния. Я и сейчас периодически устраиваю себе перерывы в работе задолго до того, как начинаю ее выполнять.
Свет в кухне не горел. Я включил его и обнаружил, что за столом, подперев голову руками и поставив локти на столешницу, сидит мама. На ней было пальто, сумка лежала рядом на полу. Похоже, мама уже собралась уходить, но вдруг ее что-то остановило, и она застыла в полумраке кухни, таком привычном и внезапно ставшем таким пугающим, в позе, в которой я никогда ее не видел, и с выражением глаз, которого я тоже никогда у нее не видел.
Глядя на маму, я забеспокоился. Мои ноги подкосились.
Мама медленно подняла голову и несколько секунд смотрела на меня, будто не узнавая. Затем вздрогнула и произнесла:
— Иди ко мне, сынок.
Я подошел, и она взяла меня за руку.
— Прости меня, прости меня, сыночек мой.
— Ты о чем, мама?
— Иногда мне кажется, что я никудышная мать, что я плохая мать. Прости меня.
Мне хотелось ответить: «Что за глупости! Вовсе ты не плохая мать! Ты не виновата в том, что папа ушел. Я в этом тоже не виноват. Ни ты, ни я в этом не виноваты. И вообще, нам и без него прекрасно живется».
Но я не сумел произнести эти слова вслух, как и во многих других случаях, когда должен был что-то сказать и не мог этого сделать. Мама заплакала, я тоже заплакал, стыдясь своей внезапно нахлынувшей немоты, молча обнял маму, ощутил кожей мягкую ворсистую поверхность ее красного пальто и вдохнул запах ее кожи, гладкой и сухой, точно старинный кристалл талька.
Мама встряхнулась, подняла руку и кончиками пальцев вытерла слезы с моего лица, а потом попросила, чтобы я не волновался, потому что у любого человека бывают минуты отчаяния.
Бывают и проходят, добавила она.
После чего встала, погладила меня, поцеловала в лоб, сказала, что опаздывает, и ушла.
13
Слушая воспоминания отца о временах их с мамой студенчества, я улавливал в его поведении некую двойственность. Он то испытывал явное облегчение и даже был