Читать интересную книгу Все люди — враги - Ричард Олдингтон

— А-а, Крэнг! — протянул он. — Этот ненавистник, потерявший душевное равновесие? Что же, пусть освежит в памяти свои обиды, от этого никому нет вреда, кроме него самого. Я когда-то тоже носился со своими обидами. Что ж, я ничего не имею против этого малого.

Тони удивил небрежный тон Генри Скропа; а он-то старался внушить себе, что во всех этих вопросах самое важное — уметь к ним подойти.

— Я тоже ничего не имею против него, — оказал он, — но Крэнг вызывает во мне какой-то душевный разлад, и потом он такой язвительный, исступленный, завистливый.

— А почему бы ему не встряхнуть тебя немножко? Если бы мы пожили его жизнью, мы тоже, на — верно, были бы завистливы.

— Значит, вы с ним согласны? — удивился Тони.

— Отнюдь. Его отношение к вещам — естественный результат его жизни, так же как мое отношение. — Заметив, что Тони немножко обижен его тоном, он ласково добавил: — Мой милый мальчик, ты ищешь в этих вещах абсолютной истины, как и во всем остальном. Что ж. Это привилегия молодости.

Желание абсолютной справедливости для всех людей — мечта очень благородная, но это только мечта.

Из плохой глины доброго горшка не получится, вот так же и с человеческим обществом, — ну, могут ли такие скверные животные, как человек, создать идеальное общество? Человеческое общество старо и состоит из пестрых лоскутов многих поколений. Крэнг хочет все это распороть и скроить заново. Будь я в твоем возрасте, я, пожалуй, согласился бы с ним.

Но сколько бы он ни распаривал, материал у него останется все тот же — люди.

— Вы, мне кажется, избегаете делать вывод, — неуверенно сказал Энтони. — Вы согласны с тем, что в мире много зла? А вы не думаете, что мы все должны стараться искоренить его?

Генри Скроп засмеялся и погладил собаку.

— Видишь ли, мой дорогой, это проблемы для специалистов, а не для нас с тобой и не для первого встречного. В частности, я так же мало верю этим экспертам, как и кому-либо другому, и очень недолюбливаю разных молодчиков, которые стараются соблазнить нас утопиями, вычитанными из элементарных учебников. По правде сказать, я сомневаюсь, можем ли мы действительно сколько-нибудь улучшить положение вещей. Обычно выходит то ж на то ж или еще хуже.

— Я сказал Крэнгу, что не верю ни в его отвлеченные системы, ни в то, что к людям можно подходить так, словно все люди похожи друг на друга!

Я сказал ему, что нам нужны вожди, вот такие, как вы.

— Ха-ха-ха! — расхохотался Скроп. — Спасибо тебе, очень мило с твоей стороны, мой мальчик. Но только должен сказать тебе, что я просто бесшабашная голова и при этом совершенно бесхарактерный, слабовольный человек, абсолютно неспособный никого никуда вести. Но бросим этот разговор. Скажи мне лучше, что ты намерен делать теперь, после школы?

— Право, не знаю, — сказал Энтони нерешительно. — Я ведь был в школе не на очень-то хорошем счету.

— Правильно, — перебил его Скроп. — Все примерные ученики большей частью болваны. В мелком почвенном слое всходят и школьные семена, глубокая почва требует, чтобы ее хорошо вскопали.

— Ни вскопать, ни закопать меня не удалось, — сказал Тони со слабой попыткой сострить, — но я сдал экзамены без всякого блеска. Отец думает, что я не способен к наукам, и поэтому мне ни к чему поступать в университет.

— Благодари судьбу, — энергично заявил Скроп. — Ох, уж эти водопроводчики от науки, сами страдающие суеверием! А ты еще не думал, кем бы ты хотел быть?

Энтони покраснел.

— Мне бы хотелось что-нибудь созидать, — сказал он робко. — Мне… мне кажется, я мог бы стать архитектором.

— Архитектором? — воскликнул изумленно Генри Скроп. — Но в наше время это то же самое, что быть водопроводчиком. Тебе ведь не предложат построить храм святого Петра или Эскуриал, тебя заставят чертить планы мясных лавок или дачных поселков. — Но, видя смущение Тони, он сказал? — Конечно, у каждого из нас есть свои мечты. Когда я был в твоем возрасте, я катался по Венеции в гондоле, закутавшись в черный плащ, и считал себя гениальнее Байрона.

Ты до такой глупости не дойдешь, ха-ха!

Энтони не мог преодолеть ощущения, что старики, как бы они ни были добры, всегда как-то обескураживают.

— А это, наверно, очень трудно, — сказал он.

— Не огорчайся. У тебя впереди еще много времени. Но вот что: ты прожил все восемнадцать лет своей жизни в Англии; почему бы не попросить отца дать тебе возможность попутешествовать? Посмотри Европу, а потом будешь решать. Ни один человек не может сказать, что знает жизнь, не побывав на Востоке.

— Я думал об этом. По правде сказать, я даже просил папу, чтобы он отпустил меня…

— Куда?

— В Париж.

Генри Скроп быстро взглянул на него.

— В Париж? А почему именно в Париж?

Энтони покраснел и не мог скрыть своего смущения.

— Мне кажется, это само собой ясно, — пробормотал он. — Ближайшая мировая столица и…

— Каждому следует побывать во Франции, тем более что французская цивилизация и жизнеспособность недооцениваются в Англии. Но не воображай, что Париж — это Франция, и не попади там в какую-нибудь беду.

Так как Тони ничего не ответил на этот намек, Скроп продолжал:

— Советы стариков молодым — это не только пустая трата времени, но и дерзость. Каждое поколение считает себя совершенно непохожим на предшествующее, но в конце концов оказывается почти таким же. Когда я оглядываюсь на свою жизнь, я вижу, что часто ошибался. То же самое будет и с тобой в мои годы. Ну что же, живи и ошибайся.

В этом жизнь. Не думай, что ты можешь быть совершенством, — это невозможно. Закаляй себя, свой характер, чтобы, когда наступит испытание, — а это неизбежно, — ты мог встретить его как настоящий мужчина. Не давай обманывать себя прописными истинами и громкими фразами. Путешествуй, знакомься с миром, узнавай людей, работай над чем-нибудь, что тебя интересует, влюбляйся, делай глупости, если так уж суждено, но делай все это с воодушевлением. Самое главное — прожить жизнь «со вкусом».

Может быть, нас ждет еще не одна жизнь, но, чтобы заслужить их, нужно исчерпать эту жизнь до конца, взять от нее все, что можно. Бойся бесцветной судьбы. Ну вот, я прочел тебе целую проповедь. Если хочешь, назови меня старым ворчуном.

VII

Вряд ли нужно было внушать Энтони, что — самое важное — это вкус к жизни. В сущности, Скроп оказал бы ему услугу, если бы разъяснил, что в мире, одержимом главным образом страстью к наживе, где в силу этого процветает всякого рода мошенничество, — вкус к жизни оплачивается дорогой ценой. Во всяком случае, самый рьяный защитник joie de vivre [27] мог бы только приветствовать то возбуждение, которое охватило Энтони, когда поезд, оставив позади предместья Парижа, внушительно прогромыхал по железному мосту в Аньере и, наконец, медленно подплыв к платформе, остановился, шипя и самодовольно попыхивая.

Последние четверть часа своего путешествия Тони простоял у окна пустого вагона третьего класса, надев шляпу и положив рядом с собой на сиденье саквояж. Он с таким нетерпением ожидал прибытия в Париж, что почти не замечал ни грязи, ни громадных корпусов с голыми заклеенными объявлениями стенами, врезавшихся в сады маленьких домиков с зелеными ставнями и белыми фасадами. Он неясно представлял себе, что собирается делать и смотреть в Париже, и, вопреки советам отца, намеренно воздержался от составления какого бы то ни было плана действий. Он также не стремился поскорей явиться со своими рекомендательными письмами к приятелю отца, известному профессору Коллеж де Франс, ни даже к приятелю Скропа, графу де Руссиньи-Перенкур, проживавшему на площади Этуаль.

Париж — это его первое настоящее приключение.

Здесь его ждут новые и, несомненно, увлекательные события. А еще он увидит Маргарит; об этом он не говорил никому, даже матери. Это-то и заставило Энтони смутиться, когда старик Скроп шутливо предостерегал его от возможности попасть в беду в Париже. «Как странно, — думал Тони, — что даже самые порядочные старые джентльмены почему-то считают, что молодые люди только и думают, как бы поскорей попасть в публичный дом».

Усатые носильщики в синих блузах, с гортанными звучными голосами, вытаскивали из вагонов первого класса безупречные кожаные чемоданы английских милордов, которые вдруг сразу стали типичными англичанами и поглядывали кругом с явным сознанием собственного превосходства. Тони прошел мимо них со своим саквояжем и нанял не такси, а фиакр. Экипаж был ярко-желтого цвета с голубыми подушками, а лошади на первый взгляд казались заморенными.

Тем не менее он быстро покатил по булыжной мостовой после того, как Тони, к своему великому смущению, вынужден был написать на бумажке название Отеля, потому что извозчик не понял его произношения. Он ощутил особенный запах Парижа — смесь марсельского мыла, кофе и чеснока, — увидел высокие дома с белыми ставнями, деревья на улицах, неожиданно открывающиеся просветы, быстроту уличного движения и свирепую перебранку извозчиков и шоферов на перекрестках. Но все это он видел смутно, точно во сне, и не успел прийти в себя и почувствовать удовольствие от поездки, как фиакр уже подъехал к Отелю.