словами: «Помогите же улучшить положение этого большинства и в самом главном: в его свободе и просвещении. Только тогда и ваше положение будет спокойно и истинно хорошо».
Писал это Лев Толстой и писавши старался изложить не свое мнение, а мнение лучших многих, бескорыстных, разумных и добрых людей, желающих того же.
Обращение это прошло в публике незамеченным. Не разрекламируй в то время Толстого святейший синод, Толстой, как учитель жизни, продолжал бы оставаться спокойно в стороне и в тени, что, конечно, не относится к нему, как к гениальному писателю-художнику, гордости России.
* * *
Дознание о толстовцах дало основание начальству считать, что я могу успешно производить расследования и получать откровенные показания, что считалось весьма существенным, и меня стали посылать в командировки по тем пунктам, где работало отделение. Работа же его велась в то время по городам Северо-Западного края, а также в Минске, Екатеринославе, Тамбове и еще по нескольким пунктам.
С запада шла волна сорганизованного социал-демократического движения. Так, в Литве в 1897 году возник «Всеобщий еврейский рабочий союз в Литве, Польше и России» или Бунд, объединивший все еврейские социал-демократические группы. То была крепкая, хорошо законспирированная революционная организация, спаянная еврейским фанатизмом, жаргоном и ненавистью к русскому правительству. Ее центральный орган «Арбейтерсштимме» издавался на жаргоне, и на жаргоне же выходила вся агитационная литература. Оттуда шла и новая тактика «агитации» для всей русской социал-демократии, обоснованная в брошюре Цедербаума[45] и открывшая новый период в истории социал-демократического движения в России. Там же, в Минске, в 1898 году состоялся съезд, на котором была образована «Российская социал-демократическая рабочая партия».
Было ясно, что Департамент полиции прозевал новое революционное движение. Департамент схватился за Московское отделение с его летучим отрядом, и оно начало работать по западным губерниям. По некоторым агентурным данным началась работа филеров по Ковно, Гродно, Минску, Белостоку и некоторым еще пунктам. По результатам наблюдений начались массовые аресты, для производства которых посылались офицеры и чиновники из Москвы, осуществлявшие их вместе с местными жандармскими управлениями. Целыми вагонами возили арестованных в Москву, где и производились расследования. Шли допросы и по ним производились новые аресты. Результаты обысков, в общем, были недостаточно хороши. Бундовцы вели себя весьма конспиративно и осторожно. Редко-редко находили одну нелегальную брошюру или прокламацию; найти какую-либо рукопись, письмо, заметку конспиративного характера было почти невозможно. Но, правда, в Вильне арестовали типографию, взяли и большой транспорт литературы, а кое-где взяли и небольшие библиотечки.
Держались бундовцы на допросах с революционной точки зрения хорошо, говорили мало, но далеко не все – были и словоохотливые. При допросах шло привлечение сотрудников, которых так недоставало по Западу, и агентура была навербована. Многие сотрудники были переданы местным жандармам, более же серьезные остались за Зубатовым.
Всё более значительное и серьезное по работе было сослано административным порядком в Сибирь, часть же была освобождена по невиновности или для надобностей агентуры, или чтобы замаскировать некоторые освобождения последней категории. Много арестованных если и не пошли сотрудничать, то были распропагандированы Зубатовым, оторваны от социал-демократии, ушли из ее рядов и решили посвятить себя легальной работе среди еврейства и бороться с Бундом. Так была создана организация минских «независимых»[46], очень взволновавшая революционные круги. Тогда выдвинулась энергичная поборница несоциалистического рабочего движения, еврейка Вильбушевич[47], очерненная социалистами. Она никогда не была сотрудницей ни отделения, ни Зубатова. Тогда же отошла от Бунда и пошла в легализацию группа молодых еврейских писателей, во главе с Волиным[48], из которых вышли фанатичные поклонники Зубатова. Зубатов внес тогда большой раскол в еврейское социал-демократическое движение, но задушить работу Бунда из Москвы не удалось.
Увлечение марксизмом было в то время повальною болезнью русской интеллигенции, развившейся еще в 90-х годах. Профессура, пресса, молодежь, – всё поклонялось модному богу – Марксу. Марксизм с его социал-демократией считался тем, что избавит не только Россию, но и весь мир от всех зол и несправедливостей и принесет царство правды, мира, счастья и довольства. Марксом зачитывались все, хотя и не все понимали его. Студенческие комнатки и углы украшались портретами «великого учителя», а также Энгельса, Бебеля и Либкнехта[49].
Само правительство еще так недавно покровительствовало марксизму, давая субсидии через своего сотрудника на издание марксистского журнала. Оно видело в нем противовес страшному террором народовольчеству. Грамотные люди, читая о диктатуре пролетариата Маркса, не видели в ней террора и упускали из виду, что диктатура невозможна без террора, что террор целого класса неизмеримо ужаснее террора группы бомбистов. Читали и не понимали или не хотели понимать того, что значилось черным по белому.
А легальный марксизм[50] питал идейно подпольную работу социал-демократов Бунда и «Российской» партии и очень облегчал им их задачу пропаганды и, стало быть, содействовал их успеху.
Непонимание нарождающегося врага во всем его значении со стороны центрального правительства не могло не отразиться и на местах. Жандармские управления не знали нового движения, а следовательно, не могли и бороться с ним, да к тому же они не имели на то средств. Кредит того времени на розыск или на т. п. агентурные расходы был мал до смешного.
При таких обстоятельствах Московскому охранному отделению было трудно справиться одному, и оно, нанеся Бунду большой вред, работы его все-таки не прекратило. Но польза тогдашнего похода Москвы на запад все-таки была громадна. Она заключалась в том, что Департаменту полиции было воочию доказано полнейшее отсутствие осведомленности о новом движении у местных органов и полнейшая неприспособленность их к борьбе с ним.
Между тем в декабре 1900 года появился первый номер «Искры»[51], центрального органа социал-демократии. Одним из основателей ее был Ульянов-Ленин, а деньги на издание первых номеров дал сын члена Государственного совета камер-юнкер Сабуров[52]. Трогательное единение побывавшего в Сибири эмигранта-демагога с украшенным придворным мундиром современным политическим Митрофанушкой!
Слухи о том, что деньги даны кем-то из служилого сословия, породили сплетню, что их дал Витте[53], будущий граф. И многие тому верили, так как Витте уже и тогда считали способным на разные эксперименты.
«Ближайшей политической задачей русской рабочей партии, – писала «Искра» в № 1, – должно быть ниспровержение самодержавия, завоевание политической свободы… Содействовать политическому развитию и политической организации рабочего класса – наша главная и основная задача».
Появление «Искры» и ее полные революционного огня и задора статьи как бы открыли глаза правительству, и оно узрело, наконец, весь вред марксизма, сеявшего классовую рознь и гражданскую войну, пропагандировавшего царство хама и босяка под именем диктатуры пролетариата. И правительство начало борьбу