его видел.
Так за недобровольный секс я купила знакомство с «фракционерами».
Воистину, важнейшие качество для политика – уметь правильно и вовремя продаваться.
На следующее утро я добрался автостопом до парома и переправился во Францию, проведя ночь в дешевом отеле в Кале. К полудню следующего дня я стоял на бульваре в Париже и смотрел на огромный жилой комплекс. Мне удалось подняться по номеру квартиры, который дал мне мой контакт, и постучать в дверь. Когда ответила молодая француженка, я объяснил на своем школьном французском, как мне удалось раздобыть ее адрес. Я не удивился, узнав, что ни она, ни ее соседи по комнате никогда не слышали об этом человеке. Но в конце концов оказалось, что это подходящее место, и они были достаточно добры и дружелюбны, чтобы пригласить меня войти. Нашим отношениям несколько мешали как мое несовершенное знание французского, так и их политическая оппозиция изучению английского, «языка империализма». Это было началом трехмесячного пребывания, в течение которого они безоговорочно доверяли мне, несмотря на языковой барьер, и вовлекли меня во всю работу по поддержке, которую они выполняли для Фракции Красной Армии в Париже.
После того, как я рассказал о себе, Марион прервала меня, чтобы объяснить, что она также занималась поддержкой Фракции Красной Армии в Западной Германии. В Северной Америке даже левые знали Фракцию Красной Армии в основном по ее прозвищу, получившему название «банда Баадера-Майнхоф» в честь основателей Андреаса Баадера и Ульрики Майнхоф. Все, что было общеизвестно о них, это то, что они похитили и убили Ганса Мартина-Шлейера, влиятельного западногерманского промышленника, в октябре 1977 года. Но в Западной Европе группа людей, таких как Марион, поддерживала RAF как городских партизан-марксистов, которые ведут длительную борьбу совместно с освободительными движениями Третьего мира против американского империализма. В Европе группа интеллектуалов даже осмелилась написать теоретические статьи, в которых обсуждалась обоснованность действий партизанских групп на континенте. Во время моего пребывания во Франции профессор итальянского университета Франко Пиперно попросил там политического убежища. Его преступление, по-видимому, заключалось в том, что он помог Итальянской социалистической партии попытаться договориться о решении проблемы похищения Альдо Моро итальянской партизанской группой «Красные бригады» в 1978 году. В частности, Пиперно попросили интерпретировать письма написана Альдо Моро, когда он находился в плену у Красных бригад. Однако правящая итальянская коалиция христианских демократов и коммунистов была против переговоров с «Красными бригадами», и после смерти Моро Пиперно был обвинен в участии в подрывной и вооруженной организации. В отсутствие какого-либо реального преступления большая часть европейских левых считала, что Пиперно преследуется за то, что он был теоретиком внепарламентских левых. Чтобы пресечь поддержку партизан, многие европейские парламенты приняли законы, запрещающие писать или распространять информацию, поддерживающую «терроризм». Марион была особенно обеспокоена криминализацией идей, потому что, как революционер, ее талант и интерес заключались больше в публикации идей, чем в фактическом проведении боевых действий.
В квартире в Париже я понял, что нахожусь в уникальной ситуации, чтобы узнать из первых рук о политике и деятельности городской партизанской группы, и я страстно работал, распространяя листовки, помогая беглецам из королевских ВВС и делая все, что мог. Мы даже ездили в Штутгарт, Западная Германия, чтобы присутствовать на суде над Клаусом Круассаном, немецким адвокатом некоторых боевиков RAF, которого обвинили в передаче информации своим клиентам RAF и тем самым «поддержке преступного сообщества».
Хотя я впитывал все вокруг себя, как губка, я все больше разочаровывался в тактике убийств RAF и ранениях невинных жертв, которые произошли в результате некоторых их действий. Становилось все более очевидным, что у них не было необходимой народной поддержки, которая привела бы к пониманию этой тактики. Я не был убежден, что RAF представляют собой модель, которой я стремился бы следовать.
Несмотря на мою критику, я никогда не чувствовал себя таким интеллектуально и эмоционально живым, как за эти шесть месяцев в Париже. Помимо работы по поддержке RAF, я погружался во все политические события, происходившие в этом городе, кишащем революционерами, которые, казалось, представляли все возможные течения политической мысли. Я преуспевал в волнении, опасности и интенсивности занятий, которые требовали стопроцентного моего внимания. История не определяла нашу жизнь – мы определяли историю! Я не хотел возвращаться в Канаду.
Я вспомнил, как 23 марта 1979 года присутствовал на огромной демонстрации, организованной коалицией профсоюзов, протестовавших против безработицы и планов правительства сократить число рабочих в больной сталелитейной промышленности. Мое присутствие не имело ничего общего с моей работой по поддержке RAF, но все было связано с моей жаждой политического опыта. Я никогда не ходил в такой большой толпе – более ста тысяч человек казались одним гигантским живым, дышащим организмом. Она началась, как и большинство демонстраций, с того, что тысячи людей собрались в небольшие группы по интересам, объединившись под похожими плакатами, провозглашающими общую цель. Но пока я шел, я заметил, что самым оживленным контингентом была группа автономистов, возглавлявших демонстрацию.
Автономисты были политической версией панков – анархистов, которые верили в то, что нужно жить и действовать автономно от общества и правительства. Каждый аспект их жизни отражал их политику. Они жили в «сквотах» – пустующих зданиях, которые они переделали в бесплатные дома. Они воровали в магазинах все свои материальные потребности, открыто нарушая законы общества, и одевались нетрадиционно, в поношенную одежду, приобретенную во французском эквиваленте магазинов Армии спасения и Доброй воли. По сути, они жили как полные преступники, существуя вне рамок законности, отвергая все политические партии в попытке пережить революцию в своей повседневной жизни. Профсоюзные организаторы демонстрации предприняли очевидные, но безуспешные попытки удержать автономистов под контролем. Они боялись, что анархисты не останутся мирными и организованными и в результате вызовут хаос в конце демонстрации. Их опасения не были необоснованными.
Чем ближе мы подходили к условленному окончанию демонстрации, тем ближе я старался подобраться к автономистам. Меня привлекли как их энергия, так и философия. К тому времени, когда мы подошли к концу марша, автономисты собрали группу толпящейся молодежи в черном, одетой соответствующим образом для боевых действий в защитных шлемах, лыжных масках, кожаных перчатках и даже противогазах. Их дресс-код, очевидно, был направлен на то, чтобы скрыть свою личность и защитить их от жестокости полиции. Фотографы прессы тоже потянулись к ним, чувствуя, что именно здесь развернется настоящая новостная история. Но автономисты не были заинтересованы в том, чтобы появиться на фотографиях на первых полосах ежедневных газет, и пришли подготовленными. Первое, что они сделали, когда демонстрация начала расходиться, это напали на фотокорреспондентов, бросали камни и откровенно пытались выхватить и уничтожить их камеры.
Полиция,