— Научно-фантастический рассказ? — переспросил я. — Да, — сказал он.
— Для публикации в журнале?
— Да. Нам нужен рассказ примерно в четыре тысячи слов, чтобы речь в нем шла о будущем и в частности об отношениях между человеком и машиной.
— Я попробую, — сказал я.
А что еще я мог сказать? Возможность сразить «Таймс» научно-фантастической историей была слишком заманчивой, чтобы ее упустить. Восемнадцатого ноября 1974 года я начал работу над рассказом и послал его в редакцию без всякой уверенности в результате: не опубликуют, ну и черт с ними. Рассказ появился в воскресном выпуске «Таймс» 5 января 1975 года, и, насколько мне известно, это было первое произведение художественной литературы, принятое и опубликованное журналом.
Весь мир был заинтригован. Весь мир мог наблюдать. Если бы кого-то заинтересовало точное число зрителей, Мультивак бы его сообщил. Большой компьютер Мультивак был в курсе дела — как и всех прочих дел на Земле.
Мультивак сам выступал судьей на этом процессе — судьей настолько беспристрастным, непредвзятым и справедливым, что не нужно было ни защитника, ни обвинителя. Присутствовали только обвиняемый, Саймон Хайнс, да свидетели, и в их числе Рональд Бакст.
Бакст, разумеется, наблюдал за процессом. Как свидетель, он обязан был сидеть у экрана, хотя его это утомляло. Видно, возраст давал себя знать: Бакст разменял уже десятый десяток, и в копне волос уже отчетливо виднелась седина.
Норин не хотела смотреть на процесс. В дверях она сказала:
— Если бы у нас остался хоть один друг… — Она сделала паузу и добавила: — В чем я очень сомневаюсь.
И ушла.
Бакст не мог сказать с уверенностью, вернется ли она вообще, но в данный момент это не имело значения.
Хайнс, как последний идиот, совершил нападение на Мультивак. Это ж надо додуматься — подойти к терминалу и попытаться его раздолбать! Как будто он не знал, что вездесущий компьютер — всемогущий Компьютер (с большой буквы, пожалуйста!), управляющий миллионами роботов, сумеет себя защитить. И даже если бы нападение удалось — ну, разбил бы он этот терминал, а толку-то?
Так ему еще, видите ли, приспичило сделать эту глупость в физическом присутствии Бакста!
Его вызвали точно по расписанию:
— А сейчас свидетельские показания даст Рональд Бакст.
Голос у Мультивака был чарующий, и обаяние его не приедалось, сколько ни слушай. Тембр не мужской, но и не женский. А язык — любой, на каком удобнее разговаривать собеседнику.
— Я готов дать показания, — откликнулся Бакст.
Ничего другого ему не оставалось. Хайнсу все равно не избежать наказания. И, кстати, если бы его судили люди, суд был бы более скорым на расправу и менее справедливым.
Прошло пятнадцать дней, которые Бакст провел в полном одиночестве. Впрочем, физическое одиночество не было редкостью в мире Мультивака. В эпоху великих катастроф вымерло почти все население Земли, и не кто иной, как компьютеры, спасли уцелевших и руководили возрождением цивилизации, совершенствуя заодно самих себя, пока не слились в Мультивак. Зато нынешние жители Земли — пять миллионов человек — жили припеваючи и не знали никаких забот.
Но эти пять миллионов были разбросаны по планете, и шансы встретиться с кем-то случайно, непреднамеренно, были невелики. А намеренно Бакста никто не навещал, даже по видео.
Бакст стойко переносил изоляцию. Он с головой ушел в свое любимое занятие, которому предавался вот уже двадцать три года: он придумывал математические игры. Каждый житель Земли мог заниматься чем душе угодно, если только Мультивак, тщательно и искусно взвешивавший все виды людской деятельности, не приходил к заключению, что выбранный род занятий может стать помехой человеческому счастью.
Но кому могли помешать математические игры? Занятие это чисто абстрактное, Баксту оно нравилось, а вреда не приносило никому.
Бакст надеялся, что одиночество не будет слишком долгим. Конгресс не мог приговорить его к длительной изоляции без суда — правда, совсем иного суда, чем над Хайнсом. Суд Конгресса был лишен тирании абсолютной справедливости, присущей Мультиваку.
И все же Бакст вздохнул с облегчением, когда изоляция кончилась; особенно приятно было то, что конец ей положило возвращение Норин. Она устало взобралась на вершину холма, и Бакст с улыбкой поспешил ей навстречу. Они прожили вместе пять лет. Это были славные годы. Даже редкие встречи с двумя ее детьми и двумя внуками не были Баксту в тягость.
— Спасибо, что вернулась, — сказал он.
— Я не вернулась, — ответила Норин.
Она выглядела усталой. Каштановые волосы разметало ветром, высокие загорелые скулы заострились.
Бакст набрал код для легкого обеда и кофе. Он знал ее вкусы. Она не прервала его и, поколебавшись минуту, все же поела.
— Я пришла поговорить с тобой, — сказала она. — Меня прислал Конгресс.
— Конгресс! — воскликнул он. — Пятнадцать человек, считая вместе со мной. Беспомощные самозванцы.
— Ты так не думал, пока был его членом.
— Я стал старше. И немного умнее.
— Настолько, что у тебя хватило ума предать своих друзей?
— Я никого не предавал. Хайнс пытался разрушить Мультивак — это и глупо, и невозможно.
— Ты выдвинул против него обвинение.
— Я был вынужден. Мультивак знал все и без меня, а не выдвини я обвинение, я стал бы соучастником. Хайнс ничего бы от этого не выиграл, а я бы многое потерял.
— Без свидетеля Мультивак не вынес бы приговор.
— Только не в случае нападения на Мультивак. Это тебе не дело о незаконном рождении ребенка или работе без разрешения. Я не мог рисковать.
— И поэтому позволил на два года лишить Саймона разрешения на любой вид деятельности.
— Он получил по заслугам.
— Утешительная мысль. Ты потерял доверие Конгресса, зато завоевал доверие Мультивака.
— Доверие Мультивака в нашем мире дорогого стоит, — серьезно проговорил Бакст. Он вдруг обнаружил, что Норин выше его ростом.
Она выглядела такой разъяренной — того и гляди ударит. Губы побелели и крепко сжались. Но ей, как-никак, было уже за восемьдесят — молодость прошла, — и привычка к ненасилию укоренилась слишком глубоко. Как, впрочем, и у всех землян, за исключением недоумков типа Хайнса.
— Значит, тебе нечего больше сказать? — спросила она.
— Я многое мог бы сказать. Неужели ты забыла? Неужели все вы забыли? Ты помнишь, что творилось на Земле когда-то? Помнишь двадцатый век? Теперь мы живем долго; мы живем в безопасности; мы счастливо живем.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});