ритуалы были соблюдены, заговорила:
– Вы попали сюда на автобусе, пропустив свою остановку. Вы ведь ехали на автобусе? Электрички всегда останавливаются на положенных станциях, а автобусы могут проехать мимо остановки. И вот, пропустив нужную, вы вышли на конечной остановке — и очутились здесь. Денег на обратный билет при себе не оказалось, из чего можно сделать вывод, что вы ехали домой. Согласитесь, неразумно отправляться в путешествие с пустыми карманами. Чтобы попасть домой, вы решили собрать деньги, побыв уличным музыкантом. И, кажется, вам удалось заработать немалую сумму.
Она кивнула на кепку, полную монет и мелких банкнот, которая лежала на скамейке.
– Похвалю вас за логичные доводы, но вы во многом ошиблись, — не без колкости в голосе сказал он.
– И в чем же я была неправа?
– Я ехал на электричке. И просто вышел здесь, потому что выбрал маршрут случайно. Я не возвращался домой — а бежал оттуда, и поскольку мое решение было спонтанным, карманных денег хватило на билет и на пирожок с мясом, который я умял перед отъездом. Но с моим банкротством вы угадали.
– Видите, я не так безнадежна! — Она всплеснула руками, словно отгоняла надоевшую муху, и засмеялась. И хотя он не видел в ситуации ничего забавного, ее заразительный смех вызвал улыбку. Она заливисто хохотала, то закрывая лицо руками, то запрокидывая голову, делая короткие паузы для выдохов, но не могла угомониться и вновь начинала смеяться. А он, улыбаясь, наблюдал за ней, пока не осмелился заговорить снова:
– Спасибо за позитив! Вы веселая.
Она затихла в одно мгновение, словно кто-то нажал кнопку, выключив смех.
– Думаю, когда люди посмеялись вместе, они обязаны перейти на ты, — сказала она и посмотрела на собеседника исподлобья — строго, по-учительски.
– Для этого им нужно хотя бы познакомиться, — кивнул он. — Зови меня Ник.
– А меня пусть будут звать… Оля.
– Ты только что придумала себе имя?
– Нет, но мне нравится озадачивать людей. Такая формулировка их всегда вгоняет в ступор. — Она вновь засмеялась, наверняка вспомнив один из таких случаев.
– Тогда, возможно, тебе будет скучно со мной. Я не люблю проявлять эмоции и смеяться.
– Ты просто не встречал подходящего человека. — Она сделалась серьезной, и голос ее превратился в заговорщицкий полушепот.
– В смысле?
– Ты просто не встретил человека, с которым бы захотелось посмеяться, — пояснила она.
– Это теория какая-то? — Он нахмурился.
– Моя личная философия, — хихикнула Оля.
– Я вне границ твоей философии, — довольно резко сказал он и отстранился. Лед, который ей удалось растопить, за мгновение превратился в айсберг, выросший между ними.
– Прости. Я… чем-то обидела тебя?
– Нет, но тебе лучше не разговаривать со мной, чтобы я не обидел тебя.
– Хорошо, я посижу тут молча до лучших времен, — находчиво заявила она и, скрестив руки, осталась сидеть на скамейке, не произнося больше ни слова.
Она не собиралась уступать Нику и не хотела его бросать. Сквозь его колкости, резкость и недружелюбие она видела глубоко несчастного человека. Он был похож на ежа, который защищается от всего мира колючками, свернувшись в клубок. В его глазах была грусть, в голосе — уныние, не позволявшее ему смеяться; и выглядел он потерянным. Даже когда Ник стал напевать незатейливый и беззаботный мотив, голос его звучал совсем невесело. Доиграв мелодию, он повернулся к Оле, чтобы сказать:
– Мне пора.
Она посмотрела на него — с недоумением и обидой. Ей понадобилось несколько секунд, чтобы успокоиться и доброжелательно улыбнуться.
– Что ж, странные встречи должны и заканчиваться подобающе, — сказала она, обращаясь скорее к себе, нежели к Нику.
Тот кивнул и улыбнулся в ответ.
Катя вчиталась в последние строчки и задумалась, формулируя очередное предложение. Но курсор сорвался с места сам собой и выдал ей:
– Вранье! Я не умею петь!
– Не будь таким занудой. Потерпи ради искусства!
(«И оставь мой роман в покое», – уже мысленно добавила она).
– Но ты ведь опять перевираешь факты! – возмутился персонаж.
До чего назойливый шутник! Если бы не желание вычислить его личность, Катя при первом же диалоге отправила бы его куда подальше; задать точное направление она не могла, будучи хорошим филологом и плохим географом.
Ник продолжал стоять на своем:
– Будешь исправлять?
– Может, ты просто порепетируешь? Уверена, у тебя получится!
Несколько секунд Ник обдумывал предложение. Курсор привычно мигал, пережидая молчание вместе с Катей. Наконец он рванул с места, явив ответ:
– Ладно, но учти: я не уступаю, просто уважаю твое мнение!
– Я буду иметь это в виду.
Ник был немного угрюмым и до невозможности упрямым. И в нем она видела саму себя: колкую, неразговорчивую и категоричную личность, общение с которой – все равно, что ходьба по гвоздям. Казалось, ее отражение сбежало однажды из зеркала и теперь обрело способность разговаривать.
Пространство вновь сузилось до размеров неугомонного курсора – Катя отрешенно наблюдала за его миганием, погрузившись в размышления. Ник тоже молчал, точно оба одновременно устали и решили передохнуть.
Обычно разговоры так не заканчиваются. Кто-то из собеседников сдается первым и выдумывает причины, чтобы прервать общение. Набор пустых слов, призванных сообщить, что одному из вас надоела болтовня другого.
Но у них случился совершенно особый разговор. Они одновременно поняли, что нужно поставить в переписке точку, – и замолчали, точно знали друг друга слишком хорошо, чтобы тратить время на пустые слова.
Глава 5
Сова в библиотеке
Оконные галактики были испещрены кометами. По ту сторону шел дождь: его капли разбивались о стекло и скатывались, оставляя за собой хвостатый след. Вода стирала старые созвездия и образовывала новые. Где-то далеко, словно в параллельной Вселенной, город продрогшим зверем лежал под бесконечным хмурым небом.
Катя стояла у окна, опершись на подоконник, и разглядывала монохромную панораму: стальное небо, уныло-серые дома, призрачные силуэты деревьев, сквозь дымку похожие на пучки карандашных грифелей, а там, внизу – мокрый асфальт с зеркалами луж, отражающими небесный потолок.
Коридор редакции был освещен тусклым светом лампочек, а потому идеально вписывался в цветовую гамму за окном, словно являясь продолжением этого осеннего пейзажа. От батареи под подоконником веяло теплом и запахом пыли. Как от печи в бабушкином доме… Катя грелась, прислонив коленки к горячей батарее, а сквозь щели в старых оконных рамах тянуло сквозняком. Холодные ладошки, опирающиеся на подоконник, и горячие коленки – ей нравилось ощущать холод и жар одновременно, словно она раздвоилась или оказалась в разных стихиях.
Если она волновалась, то всегда стремилась найти в окружении зацепку, чтобы отвлечься. Сейчас, например, Катя вела разговор с батареями:
«– Привет, и чего вы булькаете, как неугомонные?
– Да это мы после летней спячки никак не наговоримся. А ты зачем тут стоишь?
– Видимо, чтобы не работать, — с ухмылкой отвечает она.
– А нам нравится работать и дарить тепло. Мы любим осень за то, что она пробуждает нас ото сна. А ты? Ты кого-нибудь любишь? — спрашивают батареи и дышат пылью.
– А я влюблена в кружку с кофе. Уже не сосчитать, сколько в ней моих поцелуев».
Она облачилась в свои мысли, как в скафандр. Реальность не тронет ее, пока есть воображение…
Сегодня внешний мир в стенах редакции был тих и ненавязчиво суетлив, поэтому звук шагов показался Кате громом. Она обернулась, точно ожидала увидеть бегущее грозовое облако, которое оставляло лужи посреди коридора.
Но источником шума была Ирка. Стуча каблуками лакированных сапожек, она резво шагала по коридору. Атласная блузка цвета фуксии ослепляла и блеском, и оттенком, и своим невообразимым кроем. На шее красовался элегантный (читать – «дурацкий») бант, который делал Ирку похожей на домашнего питомца с подарочной лентой вместо ошейника. На остром носу громоздились очки в пол-лица. Но даже в них Ирка щурилась – ни одна деталь не могла ускользнуть от пристального журналистского взгляда. Вылитая крыска,