Читать интересную книгу Кандид, или Оптимизм - Вольтер

– Но, господин Мартен, а в Париже вы жили?

– Да, я жил в Париже. В нем средоточие всех этих качеств. Париж – это всесветная толчея, где всякий ищет удовольствий и почти никто их не находит, – так, по крайней мере, мне показалось. Я пробыл там недолго: едва я туда приехал, как меня обчистили жулики на Сен-Жерменской ярмарке. Притом меня самого приняли за вора, и я неделю отсидел в тюрьме; потом я поступил правщиком в типографию, чтобы было на что вернуться в Голландию хоть пешком. Навидался я всякой сволочи – писак, проныр и конвульсионеров [65]. Говорят, в Париже есть вполне порядочные люди; хотелось бы этому верить.

– Что касается меня, то я не испытываю никакого желания изучать Францию, – сказал Кандид. – Сами понимаете, прожив месяц в Эльдорадо, уже не захочешь ничего видеть на земле, кроме Кунигунды. Я буду ждать ее в Венеции. Мы проедем через Францию в Италию. Не согласитесь ли вы меня сопровождать?

– Очень охотно, – сказал Мартен. – Говорят, в Венеции хорошо живется только венецианским нобилям [66], но, однако, там хорошо принимают и иностранцев, если у них водятся деньги. У меня денег нет, зато у вас их много. Я согласен следовать за вами повсюду.

– Кстати, – сказал Кандид, – думаете ли вы, что земля первоначально была морем, как это написано в толстой книге [67], которая принадлежит капитану корабля?

– Я этому не верю, – сказал Мартен, – да и вообще больше не верю фантазиям, которые нам с давних пор вбивают в голову.

– А все же, с какой целью был создан этот мир? – спросил Кандид.

– Чтобы постоянно бесить нас, – отвечал Мартен.

– Но разве не удивила вас, – продолжал Кандид, – любовь этих двух орельонских девушек к обезьянам, о которой я вам рассказывал?

– Нисколько, – сказал Мартен. – Не вижу в этой страсти ничего странного; я столько видел удивительного на своем веку, что меня уже ничто не удивляет.

– Как вы думаете, – спросил Кандид, – люди всегда уничтожали друг друга, как в наше время? Всегда ли они были лжецами, плутами, неблагодарными, изменниками, разбойниками, ветрениками, малодушными, трусами, завистниками, обжорами, пьяницами, скупцами, честолюбцами, клеветниками, злодеями, развратниками, фанатиками, лицемерами и глупцами?

– А как вы считаете, – спросил Мартен, – когда ястребам удавалось поймать голубей, они всегда расклевывали их?

– Да, без сомнения, – сказал Кандид.

– Так вот, – сказал Мартен, – если свойства ястребов не изменились, можете ли вы рассчитывать, что они изменились у людей?

– Ну, знаете, – сказал Кандид, – разница все же очень большая, потому что свободная воля…

Рассуждая таким образом, они прибыли в Бордо.

Глава двадцать вторая. Что случилось с Кандидом и Мартеном во Франции

Кандид провел в Бордо ровно столько времени, сколько требовалось, чтобы продать несколько эльдорадских брильянтов и приобрести хорошую двухместную коляску, ибо теперь он уже не мог обойтись без своего философа Мартена; его огорчала только разлука с бараном, которого он подарил Бордоской академии наук. Академия объявила конкурс, предложив соискателям выяснить, почему шерсть у этого барана красная. Премия была присуждена одному ученому с севера [68], доказавшему посредством формулы A плюс B минус C, деленное на X, что баран неизбежно должен быть красным и что он умрет от овечьей оспы.

Между тем все путешественники, которых Кандид встречал в придорожных кабачках, говорили ему:

– Мы едем в Париж.

Всеобщее стремление в столицу возбудило в нем наконец желание поглядеть на нее, тем более что для этого почти не приходилось отклоняться от прямой дороги на Венецию.

Он въехал в город через предместье Сен-Марсо, и ему показалось, что он попал в наихудшую из вестфальских деревушек.

Едва Кандид устроился в гостинице, как у него началось легкое недомогание от усталости. Так как все заметили, что у него на пальце красуется огромный брильянт, а в экипаже лежит очень тяжелая шкатулка, то к нему сейчас же пришли два врача, которых он не звал, несколько близких друзей, которые ни на минуту не оставляли его одного, и две святоши, которые разогревали ему бульон. Мартен сказал:

– Я вспоминаю, что тоже заболел во время моего первого пребывания в Париже. Но я был очень беден, и около меня не было ни друзей, ни святош, ни докторов, поэтому я выздоровел.

Между тем с помощью врачей и кровопусканий Кандид расхворался не на шутку. Один завсегдатай гостиницы очень любезно попросил у него денег в долг под вексель с уплатою в будущей жизни [69]. Кандид отказал. Святоши уверяли, что такова новая мода; Кандид ответил, что он совсем не модник. Мартен хотел выбросить просителя в окно. Клирик поклялся, что Кандида после смерти откажутся хоронить. Мартен поклялся, что он похоронит клирика, если тот не отвяжется. Разгорелся спор. Мартен взял клирика за плечи и грубо его вытолкал. Произошел большой скандал, и был составлен протокол.

Кандид выздоровел, а пока он выздоравливал, у него собиралась за ужином славная компания. Велась крупная игра. Кандид очень удивлялся, что к нему никогда не шли тузы, но Мартена это нисколько не удивляло.

Среди гостей Кандида был аббатик из Перигора, из того сорта хлопотунов, веселых, услужливых, беззастенчивых, ласковых, сговорчивых, которые подстерегают проезжих иностранцев, рассказывают им столичные сплетни и предлагают развлечения на любую цену. Аббатик прежде всего повел Кандида и Мартена в театр. Там играли новую трагедию [70]. Кандид сидел рядом с несколькими остроумцами, что не помешало ему плакать над сценами, превосходно сыгранными. Один из этих умников сказал ему в антракте:

– Вы напрасно плачете: эта актриса очень плоха, актер, который играет с нею, и того хуже, а пьеса еще хуже актеров. Автор ни слова не знает по-арабски, между тем действие происходит в Аравии; кроме того, этот человек не верит во врожденные идеи. Я принесу вам завтра несколько брошюр, направленных против него.

– А сколько всего театральных пьес во Франции? – спросил Кандид аббата.

– Тысяч пять-шесть, – ответил тот.

– Это много, – сказал Кандид. – А сколько из них хороших?

– Пятнадцать-шестнадцать, – ответил тот.

– Это много, – сказал Мартен.

Кандид остался очень доволен актрисою, которая играла королеву Елизавету в одной довольно плоской трагедии [71], еще удержавшейся в репертуаре.

– Эта актриса, – сказал он Мартену, – мне очень нравится, в ней есть какое-то сходство с Кунигундой. Мне хотелось бы познакомиться с нею.

Аббат из Перигора предложил ввести его к ней в дом. Кандид, воспитанный в Германии, спросил, какой соблюдается этикет и как обходятся во Франции с английскими королевами.

– Это как где, – сказал аббат. – В провинции их водят в кабачки, а в Париже боготворят, пока они красивы, и отвозят на свалку, когда они умирают.

– Королев на свалку? – удивился Кандид.

– Да, – сказал Мартен, – господин аббат прав. Я был в Париже, когда госпожа Монима [72] перешла, как говорится, из этого мира в иной; ей отказали в том, что эти господа называют «посмертными почестями», то есть в праве истлевать на скверном кладбище, где хоронят всех плутов с окрестных улиц. Товарищи по сцене погребли ее отдельно на углу Бургонской улицы. Должно быть, она была очень опечалена этим, у нее были такие возвышенные чувства.

– С ней поступили крайне неучтиво, – сказал Кандид.

– Чего вы хотите? – сказал Мартен. – Таковы эти господа. Вообразите самые немыслимые противоречия и несообразности – и вы найдете их в правительстве, в судах, в церкви, в зрелищах этой веселой нации.

– Правда ли, что парижане всегда смеются? – спросил Кандид.

– Да, – сказал аббат, – но это смех от злости. Здесь жалуются на все, покатываясь со смеху, и, хохоча, совершают гнусности.

– Кто, – спросил Кандид, – этот жирный боров, который наговорил мне столько дурного о пьесе, тронувшей меня до слез [73], и об актерах, доставивших мае столько удовольствия?

– Это злоязычник, – ответил аббат. – Он зарабатывает себе на хлеб тем, что бранит все пьесы, все книги. Он ненавидит удачливых авторов, как евнухи – удачливых любовников; он из тех ползучих писак, которые питаются ядом и грязью; короче, он – газетный пасквилянт.

– Что это такое – газетный пасквилянт? – спросил Кандид.

– Это, – сказал аббат, – бумагомаратель, вроде Фрерона [74].

Так рассуждали Кандид, Мартен и перигориец, стоя на лестнице, во время театрального разъезда.

– Хотя мне и не терпится вновь увидеть Кунигунду, – сказал Кандид, – я все-таки поужинал бы с госпожою Клерон, так я ею восхищаюсь.

Аббат не был вхож к госпоже Клерон [75], которая принимала только избранное общество.