их со своего балкона почти не замечал.
В прошлый раз я разглядывал подобную панораму из окна Золотой башни в Аркее.
Вот только тогда в столице Подлунного султаната подо мной не мирно шелестели листвой деревья — полыхали пожары. Кочевая орда мауглов ворвалась сквозь открытые предателями городские ворота, собирала кровавую жатву, приносила Аркею в дар Огнебородому, своему варварскому божеству. Незабываемое зрелище: коптящие крыши домов, языки пламени над Усыпальницей Маленького пророка, вспыхивающие подобно факелам бесценные аркейские тополя, которыми так гордились жители султаната…
Встряхнул головой — отогнал воспоминания.
Разрушение варварами Аркеи — не те грёзы, которым хотел сейчас придаваться.
В тот день я убил людей больше, чем за сто лет сражений со Светлой империей. Город я не спас, но обильно его полил кровью захватчиков: наследник почившего в схватке за дворец султана слишком поздно дал мне разрешение на применение в его владениях магии. Слишком поздно — для жителей столицы Подлунного султаната. А вот за пределы стен Аркеи тогда не вышел ни один маугл…
Сам не заметил, как примостил на ногах карауку и затянул тоскливую Песнь усопших.
* * *
— Эй, да прекращай уже эти пытки! — услышал я, завершив очередной из двухсот семидесяти двух (по числу глав в книге Маленького пророка) куплетов Песни.
Женщину на соседнем балконе заметил давно, но не обращал на неё внимания: пел — она молчала, слушала, изредка делала глотки из горлышка пузатой зелёной бутылки.
— Слышишь меня, эй ты! — крикнула женщина.
Размазала по лицу слёзы, шмыгнула носом.
Накрыл руками струны, повернулся к ней.
Какие яркие золотисто-зелёные глаза!
Они походили на два ильнийских королевских хризолита. Такие я видел в ожерелье принцессы Тавии и в навершии скипетра первосвященника Уллы. Давно же было и то, и другое!
Глаза стоявшей на соседнем балконе женщины блестели на солнце, подобно драгоценным камням или бутылке в её руке. Они сразу привлекали к себе моё внимание. Что странно: обычно я начинал разглядывать женщин с других частей тела.
Должно быть, из-за обилия в этом мире симпатичных женских выпуклостей, мой глаз слегка замылился. Иначе не мог объяснить, почему я начал рассматривать соседку по башне едва ли с её «души». Тут же исправил оплошность: отметил, что глаза — не единственная часть тела окликнувшей меня женщины, достойная внимания… и даже ощупывания.
— Слышу, не глухой, — ответил я. — Тебе не понравилось, как я пою?
С удивлением обнаружил, что обиделся на её слова о пытках.
Когда испытывал это чувство в прошлый раз? Теперь уже и не припомню. Какой же я стал чувствительный — настоящий представитель творческой интеллигенции.
— Нравится, — сказала зеленоглазая. — Ты молодчина. Талантище. В первый раз слышу такой обворожительный голос. И всё же… лучше бы ты пела хуже, но что-нибудь повеселее. Вот не дадут соврать! А это твоё тоскливое завывание хоть и радует слух, но разрывает мне сердце. Ни слова не поняла из того, о чём ты горланила. И, тем не менее, обревелась. Без того кошки на душе скребли… а ещё ты тут.
Она вылила в рот из бутылки последние капли, скривилась, отбросила опустевшую тару в сторону. Та стремительно полетела к основанию башни. Проследил за бутылкой взглядом, услышал приглушённый расстоянием звук разбившегося стекла.
— И что бы ты хотела услышать? — спросил я.
— Уж точно не эти стоны. Что-нибудь весёлое. «Карамбозу», например. Или «Две девки на лошади». Знаешь такие? А если слезливое, тогда уж что-то из Ильсинии. Ты, как вижу, тоже её поклонница: разодета, как колдунья с острова, даже картинку с медведем не поленилась пришить. Знаешь эту… про слёзы алмазы? Или про девочку с фермы?
— Алмазы, говоришь?
Позволил ожить карауке.
Разглядывая зеленоглазую, затянул порядком поднадоевшую песню: почему-то почти все вспоминали именно о ней, когда заходила речь о репертуаре Ильсинии Силаевой.
Соседка не походила на стражницу. Скорее представлял её с книжкой в руках и с очками на носу, нежели с копьём и щитом в руках. Узкие плечи, короткие золотистые волосы, высокая грудь, уверенные движения, малоподвижное симпатичное лицо — его чертами зеленоглазая больше походила на боярыню Кординии, нежели на жительницу Ягвары.
Вряд ли служанка — видна голубая кровь. Такая особа прислуживала бы разве что королеве или принцессе. Или сплетничала бы с последней на глупые сердечные темы: взрослой не казалась, хотя и выглядела лет на пять старше Рослевалды. Тем удивительнее, что она присматривала за мной с соседнего балкона.
Закончил песню — женщина вздохнула.
— Неплохо, — сказала она. — Моей маме бы ты понравилась. Вот не дадут соврать. Небось, тётушка тоже от тебя в восторге? Рассказывала, что они с мамой когда-то уговорили Ильсинию спеть эту песню три раза подряд. Я этого не помню: была совсем маленькой. Хотя и присутствовала на том концерте — даже, говорят, поцеловала певицу в щёку.
Зеленоглазая отвела взгляд в сторону.
— Ну а вообще — тётка хорошо придумала, — сказала она. — Теперь будешь терзать меня своими тоскливыми песнями ежедневно? Где они только тебя такую взяли? Хороший голос — душевный. Тётушка, небось, надеется, что я не выдержу и прыгну вниз? Или сопьюсь от тоски?
Усмехнулась.
— Хорошая идея. Ты будешь петь — я буду пить. Порадуем льеру регентшу.
Вновь посмотрела мне в лицо.
— И кстати: кто ты такая? — спросила она. — Почему у тебя такой странный наряд? Или ты и правда вообразила себя Ильсинией? Почему ты здесь? Это правда, что тебя поселила тут моя тётка?
Поднял руку в защитном жесте.
— Сколько вопросов, — сказал я. — Откуда ты только взялась такая любопытная?
Слез с перил, поправил кафтан.
— Насчёт твоей тётки ничего не скажу. Видел тут какую-то ликт-служанку… Твоя это тётка или нет — понятия не имею: забыл у неё поинтересоваться. А вот насчёт Ильсинии… Ты говорила о боярыне Силаевой? Я правильно тебя понял? Ты действительно видела её?
Зеленоглазая сделала неопределённый жест рукой.
— Говорю же: я её не помню. Маленькая была, когда она к нам приезжала. Мне тогда было… Погоди. Обалдеть. Ты никак пытаешься меня заболтать, чтобы не говорить своё имя? Боишься, что разыщу тебя, когда выберусь отсюда и припомню шашни, что вы устроили тут с моей тёткой? Расслабься, сладкоголосая. Слишком много будет тебе чести, если я решусь мстить. Вот не дадут соврать. Да и не выйду я из этой башни никогда. Даже если придумаю, куда пойти. Так кто ты, сладкоголосая?