Мысли эти прервала боль. Амза поначалу не понял её и лишь напрягся. Потом ощутил, как от правого плеча по телу расходится колючий жар. Заметив, что юноша в игре не так активен, как прежде, дельфин его укусил. Молодой Кагуа был равнодушен к испытанной боли, но удивился ей и не знал, что делать. Всплыл, выбрался на лодку; стал ощупывать укус — пять крошечных углублений на коже, из которых поднималась тёмная кровь. Плечо было стянуто, будто его ушибли камнем.
— И зачем? — промолвил Амза.
Он заметил, что руки дрожат. Нужно было успокоиться. Вздохнув, юноша присел на скамью. Бзоу плавал возле лодки. Размахивая хвостом, афалина вертикально поднимался из воды — выглядывал за борт; дважды аккуратно ткнул юношу. Плавая кругом, дельфин продолжал высовываться: то с боку, то с кормы. Вобрал воду и хотел облить Амзу, но передумал; в итоге пустил до того слабую струю, что та лишь заструилась по его длинному подбородку. Юноша улыбнулся:
— Да… Тяжело тебе без слов. Так бы уж извинился — мол, прости, не рассчитал, и всё. А тут вон — крутись, вертись.
Дельфин дёрнул плавником; выставил голову. Юноша погладил его гладкую кожу.
— Ладно. Прощаю. Но чтобы такого больше не было!
Едва юноша, махнув ладонями, обрызгал афалину, тот перевернулся, исчез в воде, а потом высокими дугами запрыгал возле лодки. Амза, удерживаясь от волн, смеялся. Игры продолжились.
Возвращаясь на берег, юноша удивлялся начавшемуся смущению. Ему было неловко, неудобно, будто он оказался в чужом теле, в чужой жизни. Тут были грусть, растерянность, тревога. Амза спешно привязал лодку; не оборачиваясь, заспешил к дороге. Хотелось забыться. Забыть всё. Прежде всего — себя. «Какие странные чувства… С чего бы этого?» Амза видел, как опускается на землю сапог, как мнётся трава, но это всё было чужое. Руки, зуд в плече, лицо — чужие. Казалось, что покой уже не возвратится. Увидев завтракающую бабу Тину, зевавшего Валеру, юноша остановился; понял, что наваждение ослабевает.
Хибла, сидя у стола, мельчила для аджики перец: на широкий гладкий камень с овальной выемкой укладывала стручок и растирала его другим камнем. Труд долгий, утомляющий; Хибла часто вытирала лоб и шею полотенцем, ворчала, а порой, без злобы, подпинывала ходивших в ногах куриц.
Вдоль тропы от апацхи до душевой росли мимозы. Амзе нравилось в быстром шаге задевать их рукой, и смотреть, как они покорно опускаются ему в след: складывают многопалые листки (будто продолговатые зелёные бабочки, севшие к земле); и обмягчаются (в лёгком обмороке). Это было забавным, но опасным делом — баба Тина не разрешала так обращаться с нежными цветами, ругалась.
Во дворах, где жила скотина, мимозу срезали, так как скот этим цветком травился, порой до смерти.
В третье воскресенье июня Валера с сыновьями ездил на арху. Нужно было пасынковать кукурузу (срезать от корня малые отростки, чтобы все соки земли поднималась только для главного початка).
В окрепшем солнце приходилось поливать капусту на домашнем огороде. Амза подкапывал картошку.
Соседская шелковица предложила свои плоды — продолговатые розовые ягоды, собранные из множества комочков; мягкие и сладкие. Жёлтыми цветочками украсилась дыня. У Турана в саду зацвёл олеандр; баба Тина, как и в прошлые годы, говорила брату, что не станет к нему ходить из-за этого куста — в его запахе у неё болела голова. Туран смеялся в ответ, а баба Тина угроз своих не выполняла — частенько спешила к нему, чтобы рассказать недавние пересуды и заодно покушать. Потом, действительно, мучилась головой.
Даут пробовал первый из созревших персиков. На невысоких деревьях плоды вырастали скромными, но сладкими. Мягкие, в укусе истекающие нектаром, персики были любимым лакомством старшего сына Кагуа.
— Да… лето! — шептал Амза и грустил, понимая, что три года не видеть ему, как цветет Абхазия, не вдыхать её запахов, не трогать её земли.
По-прежнему лучшей забавой для Бзоу было подплыть к другу с неожиданной стороны и мягко ткнуть его в спину или в руку. Амза привык к подобной игре; порой изображал испуг: вздрагивал, вскрикивал. Дельфину такой ответ нравился большего всего; он радовался, переворачивался с боку на бок, потом исчезал, чтобы вновь напугать Амзу.
Теперь юноша понял, что странные щелчки исходили от дельфина, но зачем и как он их издавал, Амза не знал. Не могли этого объяснить и сельские старики. Ахра сказал, что так дельфин узнаёт, куда плыть и чего сторониться; ответ этот казался забавным, но бессмысленным.
В последний день июня братья Кагуа следили за дельфиньей охотой. В то утро Бзоу не встретил рыбаков, и позже к лодкам не подплывал. Амза удивлённо вглядывался в море — надеялся приметить движения тёмного плавника, однако волны оставались пусты.
Зашли в соседнюю бухту. В ней дрейфовали четыре лодки; в одной из них стоял Заур Чкадуа. Рыбаки наблюдали за дельфиньей стаей.
— Вовремя вы! — обрадовался Заур. — Только началось. Вон, чего творят!
Юноша, улыбаясь, смотрел, как несколько дельфинов (семь или восемь) вытянулись в круг и плавали друг за другом, будто устроили праздничный хоровод. Можно было догадаться, что меж ним зажат рыбий косяк. Афалины вскрывали поверхность, дышали, снова погружались; скорость их возрастала. Круг сужался.
— Нам бы так охотиться, — промолвил один из рыбаков.
— Да, — ответил ему старик Шарах Бутба, которого Даут знал по редким встречам в Пицунде.
— Я раньше такого не видел, — признался Амза.
— Такое здесь нечасто случается. Они не очень-то нас любят. Жил я под Ингуром… тогда дельфины к нам плавали; бывало, мы расставляем сеть, а они в неё рыбу загоняют. Не знаю, зачем им это… Может, для забавы. Мы пробовали делиться, но без толку — они уходили. Странные. А ты… ты, случаем, не сын ли Кагуа?
— Да… Амза Кагуа.
— Мальчик, что подружился с дельфином?
Юноша ощутил, как согрелось и потяжелело его лицо. Даут улыбнулся, заметив смущение брата в столь неожиданной известности.
— Да, это я.
— Ну… значит, не мне тебе о дельфинах рассказывать, — Шарах Бутба почесал щетинистую щёку. — Что же, твой — среди этих?
— Не знаю. Может быть…
Афалины, тем временем, сжали осадное кольцо в пять метров; стали по одному мощным броском взрезать отгороженную воду. Началось представление. Не зная, куда податься, рыбины выпрыгивали из моря; высвеченные солнцем, осенённые брызгами, они трепыхались в воздухе, затем падали. В это же мгновение выскакивали их двойники, отчего казалось, что рыба не проваливается в воду, но, пружиня, отскакивает вверх и так, обезумев, прыгает — не доступная хищникам. Теперь мужчины разглядели, что дельфины охотятся на кефаль, что было её много. Старик Шарах качнул головой, представив, что подобный косяк мог бы устремиться в его сети; вновь помянул Ингур.