Читать интересную книгу Новеллы - Андрей Упит

А пряха и не думает о работе. Это видно по тому, как ее нога нажимает на подножку — то быстрее, то медленнее, а намусленный палец то и дело скользит мимо, не задевая нитки. И глаза пряхи тоже больше смотрят в окно. Рука время от времени на минуту останавливает жужжащее колесо прялки, девушка прислушивается, поправляет съезжающую шпульку и снова как-то устало, словно нехотя, нажимает на подножку.

Хозяйка, улыбаясь, встает и подходит к ней.

— Ой, доченька, — ласково начинает она, — уж больно у тебя грубо получается!

Мада, смутившись, вдруг останавливается. Внезапно оборванный и нескрученный конец нити со свистом обвивает зубчатую вилку. Пряха сама видит, что пряжа получилась неровная, узловатая, местами тоньше, местами толще… Ей становится совестно за свою работу. Она даже не пытается распутать нить, складывает руки на коленях и опускает глаза.

— Пошлите Анну прясть… — говорит она. — Мне лучше дайте работу в кухне.

— Ну? — добродушно усмехается хозяйка. — Какая из Анны пряха! Я ведь тебе ничего не говорю. Так только, к слову пришлось. Прясть-то ведь нетрудно?

— Я, хозяйка, и не говорю, что трудно или легко: я с любой работой управляюсь. Только сидеть на одном месте невтерпеж.

— Вот удивительно! Когда я девушкой была, любила целыми днями сидеть и все думать, думать… До полуночи, бывало, просижу, и спать не хочется.

— Думы-то эти меня и изводят.

Хозяйка качает головой.

— Чудная ты какая, Мада!.. Сыта, здорова, доброго, честного парня нашла себе и уговорилась с ним. Чего тебе еще? Что ж. Анцис не ласков с тобой?

— Ласков… — отвечает Мада, горько усмехается и вдруг замолкает.

— Ну так что? Досаждает он тебе? Ведь он такой тихий!

Мала не знает, что и ответить. Молчание.

— Не знаю, хозяйка, как вам это сказать, — опять начинает Мада. — Сама не пойму, что делается. Я ни на что не жалуюсь. только Анцис мне совсем душу вымотал. А спросите, почему, не сумею ответить… По правде говоря, у меня много, уж очень много ответов, только на одно нет ответа: отчего у меня так поет сердце? И вот злюсь я на Анциса, злюсь на самое себя, и так мне тяжело, нехорошо, что я иногда думаю: надо убежать отсюда или утопиться.

— Глупости какие! Чем же тебе не угодил Анцис?

— Ничем он мне больше не угождает. Иногда он смеется, шутит, пристает… а мне сдается, что все это только для вида, что на сердце у него совсем другое. Не придет домой вовремя, взглянет на другую девушку — мне сразу недобрые мысли в голову лезут.

— Уж больно чуткое у тебя сердце, вот в чем беда!.. — Помолчав с минутку, хозяйка спрашивает: — Или, может, ты его разлюбила?

Мада качает головой.

— Еще больше, чем раньше, люблю. Жизнь за него отдала бы. Но вот я все замечаю, будто что-то чужое, недоброе становится между нами. И когда-нибудь оно нас разлучит, чует мое сердце.

— Глупости, Мада, ты больше не думай об этом и не говори. Это со всеми бывает. Вспоминаю, как у меня с хозяином было: перед самой свадьбой тоже чуть не разошлись. А разве плохо живем теперь?

Мада смотрит в окно, и непонятно — так просто или на батрака Мартыня, который неподалеку ставит новый забор вокруг сада. Время от времени он с охапкой кольев пересекает двор и каждый раз заглядывает в окно. Дети бобылихи выбежали на двор, в комнате тишина, слышно только, как Мартынь приколачивает жерди к столбам.

— Говорят, будто он часто бывает в гостях у Латы Лейниек… — чуть погодя роняет Мада и слегка краснеет.

— Кто говорит?

— Люди…

Хозяйка горько улыбается:

— Нашла кого слушать!.. Или ты, дочка, не знаешь, что для людей нет большей радости, как разлучить парня с девушкой. Если своими глазами не видела, лучше не слушай и не верь.

Мада, правда, хочет сказать, что и своими глазами кое-что видела, но в это время Мартынь опять проходит мимо окна, и ее мысли уносятся неизвестно куда, разлетаются в разные стороны, как клочья разорванной бумаги на ветру.

И когда она немного погодя остается одна и, сидя у окна, смотрит во двор, голова у нее пустая и тяжелая, и она чувствует, что тяжесть эта с каждым днем становится все невыносимее. Какое-то смешанное чувство — не то ревность, не то тоска, не то сознание своей вины — сжимает ей сердце, будто сырой, холодной веревкой.

Анцису уже пора вернуться домой, давно пора. Наварить в кузне лезвие топора — на это полдня не требуется. Хотя откуда знать, где он всегда пропадает.

Через некоторое время она слышит шаги Анциса: он сбивает за дверью грязь с ног, входит в комнату, бросает в угол за кровать топор и снимает пиджак. Она прядет, опустив голову, будто не видит его. Раздевшись, он вешает пиджак на гвоздь, достает из кармана маленький сверток и подает его Маде.

— На, шел мимо корчмы и купил.

— Положи на кровать, — отвечает она, — потом возьму.

Он как-то странно смотрит на нее, но ничего не говорит, кладет сверток на столик и ложится на кровать. Он умаялся, выпачкался, продрог и. сильно не в духе. В нетопленной комнате сыро и холодно. Все больше сгущаются неприветливые сумерки.

— Где ты так долго был? — спрашивает Мада, возясь с пряслицем. У Анциса при звуке ее голоса сдвигаются брови.

— Где был?.. У кузнеца.

— Целых полдня топор наваривал?

— Топор наваривал… Где же тут наварить, когда другие раньше пришли. У соседского испольщика на санном полозе подрез лопнул… А тут еще из Лейниеков четырех коней привели.

— Из Лейниеков?.. Лата?

— Скажешь ты!.. Женщина — в кузницу с лошадьми! Работники привели.

Молчание. Прялка останавливается, колесо перестает жужжать. В комнате с каждой минутой становится все темнее. За стеной стучит Мартынь.

— Эх, и кони же в Лейниеках! — начинает оживленно рассказывать Анцис. — За одного на одзиенской ярмарке сто двадцать пять рублей отдали, двоих сами вырастили — такая пара, любо поглядеть! Один барин восемь сотен давал. И какие сытые, так и лоснятся! Прямо не удержишь, намучились мы все с ними, чертями.

— Лата Лейниек, — ни с того ни с сего говорит Мада.

— Что? — отзывается Анцис, не расслышав как следует, и чуть погодя продолжает рассказывать: — Лейниекские батраки своей хозяйкой не нахвалятся. Пока старуха жива была, ходили, как собаки, с пустым брюхом: похлебки вдоволь поесть не давала, — а теперь каждый день мясо… Хозяйка на диво: лошадь запрячь, дров нарубить — ей это нипочем, прямо не хуже мужика.

— А, Лата! — громко восклицает вдруг Мада и как-то странно, пронзительно смеется.

— Чего? — Анцис обиженно поворачивается на бок и смотрит на Маду. — Чего тут смешного!

Смех вдруг обрывается, как перерезанная острыми ножницами нить. Мада вызывающе гордо поднимает голову, но в сердце у нее невыносимая боль. Анцис смотрит на нее и все понимает; от досады — не то на самого себя, не то на Маду — ему сдавливает горло.

— Лата Лейниек… — еще раз повторяет Мада и дрожащими пальцами берется за шпульку.

Анцис смотрит и думает, что бы сказать ей такое злое, едкое… Но долго не может подыскать слов.

— Вижу, я тебе надоел… — говорит он через некоторое время. — Придется искать жилье в другом месте.

— В Лейниеках… — язвительно бросает Мада.

Анцис с минуту угрюмо молчит.

— Ты что ни день, то хуже. Уж никак на тебя не угодишь. Ты все с такими глупостями, с такими мелочами… бабьими россказнями да сплетнями…

Он замолкает, смотрит на Маду и понимает, что словами тут не поможешь. У нее свои мысли, и этими разговорами их не изменишь. Между ним и Мадой словно встала стена: они сами воздвигали ее и теперь тщетно пытаются перешагнуть. Они видят друг друга насквозь и все-таки стараются скрыть свои мысли, чувства, говорят и делают совсем другое, наперекор тому, что так глубоко запало в сердце. Каждый замкнулся в себе и ждет, что скажет другой. Они не понимают, что могут быть равны в своей любви, им кажется, что один должен подчинить себе другого… И оба страдают из-за своего упрямства, из-за сотен мелочных придирок и с отчаянием видят, как с каждым днем ширится разобщающий их поток.

— Я бы уже давно ушел… — говорит Анцис и садится, спустив ноги с кровати.

— А разве я тебя держу?

Он что-то припоминает.

— Разве ты меня держишь? — Он как-то странно смеется.

Мада понимает, что он хочет сказать, и вдруг ее лицо заливается ярким румянцем. Вся ее гордость восстает, и в страшном волнении Мада думает: «Неужели он напомнит ей об этом, неужели?»

— Разве ты меня держишь? — повторяет он и откашливается. Теперь он наконец нашел, что ответить. Но он не хочет сказать ей это сразу: пускай помучается в ожидании.

Гнетущее, томительное молчание. Мартынь невзначай стучит в стену, но Анцису почему-то кажется, что это условный знак.

Мада словно окаменела. Она готова закричать, заткнуть ему рот, чтобы он не мог произнести этих слов, но тут же сдерживается: пускай… пусть скажет, пусть говорит, что хочет, пусть все растопчет ногами, — скорее будет конец.