Читать интересную книгу Вавилон восставший - Тим Лахай

Шэри улыбнулась.

— Понимаю. Мне он тоже сразу понравился. Прежде я и не думала о том, чтобы стать археологом.

Пол вновь невольно бросил взгляд на крестик у нее на шее.

— Ты, по крайней мере, получила религиозное образование. У меня даже этого нет. Религия относилась к длинному списку самых разных вещей, на которые у моего отца не было ни времени, ни особого желания.

— У моих родителей тоже, пока они были живы. Но ведь самое главное, что отличает нашу церковь, в том и состоит, что можно вступить в нее в любое время.

— Наверное. Однако вначале, как мне кажется, я должен разобраться с бизнесом — главной университетской дисциплиной. Сейчас у меня такое ощущение, какое бывает у спортсмена, очень много времени потратившего на тренировки, но так и не попавшего на Олимпийские игры. Виноват отец, он воспитал во мне стремление сосредоточиться на главном предмете, но, по правде говоря, предмет этот мне совсем не по нраву.

Шэри взглянула на часы.

— Нужно бежать на следующую лекцию… Держу пари, что, как новичок в нашем университете, ты не отказался бы от домашнего обеда. Заглядывай как-нибудь, продолжим разговор…

Пол не колебался ни мгновения:

— Спасибо за приглашение. Повторного ждать не буду.

В отличие от огромного большинства обитателей роскошных апартаментов в городских небоскребах, готовых выложить целое состояние за террасу с видом, но редко пользующихся удовольствиями, которые названная терраса предоставляет, Шейн Баррингтон каждое утро предавался созерцанию простиравшегося до линии горизонта урбанистического пейзажа, что открывался с балкона его пентхауса. Подобно владельцам средневековых замков Баррингтон мечтал о том, что когда-нибудь все эти земли, обозреваемые с балкона, будут принадлежать ему.

Большей частью в такие минуты Баррингтон предавался размышлениям о долговременных и краткосрочных планах своих коммерческих сражений, и никакой уличный шум, доносившийся снизу с земли, с расстояния шестидесяти двух этажей, не способен был сбить его настрой. Однако нынешним утром от подобных размышлений Баррингтона все-таки отвлек непонятный, но настойчивый звук, источник которого он поначалу никак не мог установить. Словно где-то работал насос…

Внезапно на передний барьер террасы легла тень. Баррингтон повернулся и, к своему недоумению, увидел крупного сапсана, некоторое время парившего в небе, а затем опустившегося футах в пяти от Шейна на железный стол.

Птица была величественной и надменной, что делало ее удивительно похожей на самого Баррингтона. Два хищника с холодным уважением взирали друг на друга.

Баррингтон первым отвел взгляд, когда внезапно понял, что птица что-то сжимает в когтях. Сапсан держал небольшого размера, но при этом крайне сложный по виду бинокль. Заметив, что Баррингтон разглядел бинокль, птица выпустила его из когтей, и он с едва слышным стуком упал на стол. Баррингтон дождался, пока сапсан взмахнет крыльями и взмоет над крышами небоскребов, и лишь после этого протянул руку и взял бинокль со стола.

Когда же сапсан начал величественно подниматься в небо, Баррингтон с еще большим удивлением заметил, что на другой лапе птицы развернулся маленький транспарант. Он быстрым движением настроил бинокль и навел его на ткань в когтях сапсана. На транспаранте Шейн увидел надпись: «„Эндикоттармз“. 14-й этаж. 12 минут».

В Баррингтоне сразу же пробудилось любопытство. Он отыскал взглядом здание «Эндикоттармз», расположенное по диагонали от его балкона, отсчитал четырнадцать этажей от земли и поднес бинокль к глазам.

Когда Баррингтон, потрясенный увиденным, выронил бинокль, линзы, изготовленные по самому последнему слову оптических технологий, ударились об стол, но не разбились.

Сквозь оконное стекло на четырнадцатом этаже «Эндикотт армз» Шейн Баррингтон увидел лицо, которое безошибочно узнал. Лицо принадлежало вовсе не близкому знакомому, с которым Баррингтону приходилось часто встречаться. Напротив, он не видел этого человека около трех лет. Очень похожее лицо Баррингтон созерцал не далее как утром, и не только утром нынешнего дня, но каждое утро в течение всей своей жизни — его собственное лицо.

Сквозь окуляры бинокля Баррингтон увидел своего двадцатипятилетнего сына Артура. Единственный плод очень непродолжительного брака вырос и сделался привлекательной и омоложенной версией собственного отца. Баррингтон проявлял на протяжении всех детских лет Артура весьма незначительный интерес к своему отпрыску, время, от времени переводя на его имя денежные суммы и крайне редко и ненадолго наезжая в гости по праздникам. Он практически вообще перестал видеться с сыном после того, как его бывшая жена с новым мужем переехала в Калифорнию.

Тем не менее, Баррингтон просил своих сотрудников не выпускать из виду и бывшую жену, и сына, с тем, чтобы обезопасить себя от внезапных финансовых требований с их стороны. Так что для него совсем не стали сюрпризом исключение Артура с уже четвертого гуманитарного факультета и переезд молодого человека в Нью-Йорк с намерением добиться от сверхбогатого папочки приобретения для него художественной галереи, так как теперь Артур собирался стать скульптором.

Баррингтон-старший нисколько не удивился, когда однажды к нему в офис пришел его сынок с волосами лилового цвета, в драных кожаных брюках, с языком, изуродованным пирсингом, и потребовал денег на открытие художественной галереи. Артуру Баррингтону пришлось выслушать полутораминутную гневную нотацию насчет того, что такой «придурок-неудачник-халявщик» не получит от него ни единого цента. Это были последние слова, сказанные Баррингтоном сыну, после чего охрана вытолкала парня из здания «Баррингтон комьюникейшнс».

Теперь Баррингтон мгновенно узнал сына; сын же, находившийся на противоположной стороне улицы и многими этажами ниже, конечно, не мог видеть отца. Однако голова его была обращена в сторону Баррингтона. Голову юноши держал какой-то человек, насильно повернув лицом в том направлении, где находился Баррингтон. Человек этот крепко сжимал в другой руке длинный жуткого вида нож, приставив его к горлу Артура. Последнее, что успел разглядеть Баррингтон-старший, прежде чем бинокль выпал из внезапно ослабевших рук, была надпись, сделанная от руки и висевшая у его сына на шее:

ПАПА, У ТЕБЯ ЕСТЬ 11 МИНУТ И 30 СЕКУНД, ЧТОБЫ ПРИЙТИ СЮДА, В КВАРТИРУ НА 14 ЭТАЖЕ,

В ПРОТИВНОМ СЛУЧАЕ ЭТОТ ЧЕЛОВЕК УБЬЕТМЕНЯ!

— Вы что, маньяки-убийцы? — выкрикнул Шейн Баррингтон из последних сил, которые оставались у него после пробежки из собственных апартаментов на противоположную сторону Парк-авеню на четырнадцатый этаж «Эндикотт армз».

У него ушло на это всего восемь минут, а еще через три минуты мир снова пошатнулся у Баррингтона под ногами так же, как произошло в том швейцарском замке.

СЕМЕРО.

Он орал на человека, всего несколько минут назад державшего его сына, приставив к горлу юноши нож. Ножа больше не было видно, а Артур Баррингтон лежал на кровати, по всей видимости, без сознания, с кислородной маской на лице, которая была подсоединена к довольно сложному аппарату.

— Весьма польщен, мистер Баррингтон, тем, что вы приняли мое приглашение. Неужели вы не хотите обнять своего дорогого и так давно расставшегося с вами сына?

В голосе человека слышался заметный южноафриканский акцент, но полностью отсутствовали какие-либо человеческие эмоции.

— Кто вы такой и что вы делаете с Артуром?

— Именно я, мистер Баррингтон, как вам сказали СЕМЕРО, буду поддерживать с вами связь от их имени. Хотя вряд ли они удосужились назвать вам мое имя. У меня масса всяких легенд и имен на разные случаи жизни, но вам я позволяю использовать то имя, которым меня называют СЕМЕРО, — Коготь.

Гнев, а теперь еще и страх не выпускали Баррингтона из своих тисков.

— Коготь? Странное имя. Или, может быть, это фамилия?

— О, какая разница? Я пользуюсь им как данью памяти самой серьезной ране, полученной за жизнь воина. Первый сокол, которого я приручил, вырастил и выдрессировал еще ребенком в Южной Африке, единственное существо в мире, вызывавшее во мне что-то похожее на привязанность, однажды набросился на меня и напрочь вырвал из кисти указательный палец.

Он снял перчатку с правой руки, но Баррингтон не сразу понял, что ему показывают. На первый взгляд кисть Когтя выглядела вполне обычно, однако, присмотревшись, Баррингтон заметил, что на месте указательного пальца протез, изготовленный из какого-то твердого материала телесного цвета и по форме неотличимый от настоящего, за исключением того, что кончик его там, где должен находиться ноготь, был отточен до немыслимой остроты.

— Я убил сокола и ношу это в напоминание о том, что происходит в случаях, когда становишься мягкосердечным и неосторожным. Кроме того, он очень хорошо мне служит, когда пользоваться оружием не совсем удобно. Что — вы, как человек светский, должны это очень хорошо знать — случается в наше время гораздо чаще, чем прежде, ведь мы живем в такую нервную эпоху.