с Лариской…», — злобно подумала Ася.
— Но ты права, я за магом, — продолжил он как ни в чём не бывало. — Тебе, смотрю, получше?
— Спасибо, да.
— Что да?
— Да. Получше,
— А я было подумал ты насчет «у-узнать», — протянул Лёня, усмехнувшись.
Асе хотелось, чтобы он поскорее ушёл, слишком сильно было её смятение. Она подошла к столу, выдернула вилку магнитофона из розетки и взялась за массивную пластмассовую ручку.
— Э-э… давай я, — Лёня шагнул, чтобы помочь, она рванулась в сторону, но, конечно, не в ту, и столкнулась с ним, ударившись плечом. Он подхватил её за талию, словно только и ждал подобного момента, и прижал к себе.
«Я без лифчика и в ночной рубашке…», — в ужасе подумала Ася, но замерла от ощущений, обрушившихся на неё, словно струи водопада. Серая в рубчик влажная ткань его пальто, в которую она уткнулась носом, пахла дождём, уже знакомым одеколоном и еще чем-то, мужским. «Нос распухший, и губа треснула!» — вспомнила она и рванулась.
— Отпусти…
— А если нет? — прошептал он ей в ухо, обжигая щеку горячим дыханием.
— Сейчас Лёля придет… — пробормотала она. — И я заразная… наверно.
— Ну и что?
— А тебе всё равно? Всё равно кто? Ты же здесь с Ларисой был!
Ася вырвалась из его рук, запахнула плотнее халат.
— Это несерьёзно… — произнес он, ничуть не смутившись.
— Меня это не касается! — зачем-то заключила Ася, сама не зная, что же её не касалось — его неразборчивость или объятия.
Лёля, вошедшая в комнату в сей исторический момент, появилась как нельзя вовремя, помешав Асе наговорить глупостей, о которых придётся пожалеть. Впрочем, кое-что она всё-таки успела сказать.
Что это было? Насмешка? Невольный порыв? Случайность? Череда вопросов подобного рода не давали покоя Асе, сцена столкновения у магнитофона прочно застряла в голове и в теле, словно на грязновато-бежевой стене комнаты рядом с фотографией Боярского, вырезанной из журнала, постоянно крутили один и тот же кинокадр — она в объятиях Акулова.
На следующий день в комнате собралась компания девчонок поболтать и посмотреть очередную серию «Трёх мушкетеров». Притащили банку огурцов домашней засолки и буханку бородинского хлеба. Ели огурцы с хлебом, обсуждали сладкоголосого Д’Артаньяна, и его роли в питерском театре; Констанцию Бонасье и самую красивую актерскую пару Союза; отъезд однокурсника в Израиль; слухи о том, что завтра в Пассаже выбросят финские сапоги, и просто хохотали без причины так, как можно хохотать в двадцать с небольшим, когда жизненные силы рвут тонкую кожу внешних неурядиц.
— Лёлька, мне нужны сапоги! — заявила Ася, после того как девчонки разошлись по своим комнатам.
— Думаешь? Хочешь рискнуть?
— Какое там! — Ася тут же сыграла отбой своему порыву. — Надо рублей сто двадцать, если не больше! И даже если найду, все равно не повезёт, они передо мной закончатся.
Сапоги, тем не менее, вписывались в упомянутый выше кинокадр, став в нём необходимой деталью. Они нужны были не только ради практической цели, взамен старых со сломанным замком, но и чтобы появиться перед Лёней, и он увидел, что она — не робкая, больная и несчастная, бросающаяся на шею любому, а гордая красавица в новых финских сапожках.
Лёля, послушав Асины стенания, сжалилась и предложила в долг пятьдесят рублей, которые ей прислал отец-алиментщик. Воспев щедрую подругу, Ася отправилась собирать деньги, слабо представляя, как будет отдавать долги, но мысль о новых сапогах стала всепоглощающей. Существовало несколько уже изведанных способов улучшить материальное положение: отпахать несколько ночных смен на хлебокомбинате, устроиться на почту разносить утреннюю корреспонденцию, сняться в массовке на Ленфильме или, в крайнем случае, выпросить у тетушки. На комбинате платили по пять рублей за смену, иногда удавалось стащить буханку хлеба или пакет пряников, на почте за месяц — сорок рублей, а тариф массовки составлял трешку за день.
Ей удалось разжиться двадцатью рублями у однокурсниц, но остальные попытки оказались тщетными — середина месяца, весна, какие деньги? Богатая Борисова открывать кубышку не стала, и Ася вернулась в комнату, решив отказаться от затеи с сапогами. Помощь пришла с неожиданной стороны — под вечер забежали Володины, Валентина с Юрой, и принесли вафельный торт — мечту эстета-сладкоежки — огромный, украшенный по периметру шоколадными розами, с шоколадным Медным всадником в центре.
— Зашли прийти в себя после визита к Юриным родителям, — шепнула Валя ахающим над кулинарным шедевром девчонкам. — А это чудо купили в «Тортах», мы же давно мечтали такой фирменный попробовать!
— Разорились! — подтвердил Юра.
Лёля помчалась разогревать чайник, а Ася собрала на стол разнокалиберные чашки и кружки, достала из тумбочки заветный пакет индийского чая со слоном.
— И как тебе эта вещь? Сильно написано, смело и правдиво… — сказал Юра, когда все устроились за столом, и Ася отдала ему прочитанную книгу.
— Не могу поверить, что талантливых образованных людей вот так держали в заключении и заставляли работать на государство, — ответила она.
— Автор ведь сам был в такой шарашке, это идеальная иллюстрация, какой ценой оплачены достижения сталинской эпохи.
— Иллюстрация, конечно, но это очень нелегко переварить, — вставила Лёля, успевшая прочитать книгу, как обычно, по диагонали.
Со сталинских шарашек и самиздата разговор плавно перетек на джинсы, которые принес Юра — приятель просил продать, — и слово за слово перешел на финские сапоги и недостаток финансов.
— Можем занять, если очень надо, — сказал Юра.
— Но ненадолго, — засуетилась Валентина, — мне же рожать вот-вот.
— Ничего, справимся. Сколько тебе, Ася?
— Рублей пятьдесят.
Валентина ойкнула, то ли из-за величины суммы, то ли прислушиваясь к движениям наследника. Юра достал из кармана деньги.
— Предки выделили на покупки, так что бери, сохраннее будет. Вот тебе полтинник.
— Но я смогу отдать только в следующем месяце, — пробормотала Ася. — Или завтра, если ничего не выйдет.
— Ничего, в следующем, так в следующем.
По правде говоря, девчонки втайне завидовали подруге и негодовали — уж слишком большим диссонансом звучала эта пара: общительный энергичный Юра и томная, себе на уме, Валентина, но он запал на неё еще на втором курсе, долго обхаживал и все-таки уломал — мужская душа потёмки.
Шоколадные розы пошли на ура, но ни у кого не поднималась рука резать Медного всадника. В конце концов за дело взялся мужчина, и лезвие ножа уже подбиралось к вздыбленному над глазурной бездной коню, как рука его дрогнула — Валентина громко ойкнула, испуганно округлив глаза.
— Юра, девочки… я, наверное, рожаю…
— Что, Валёк, что? — нож полетел на стол, а муж кинулся к жене.
— Всё! Ой! Мамочки!
Больше ничего членораздельного, кроме ахов и охов, услышать от неё не удалось. Лёля рванула на