Читать интересную книгу Самскард - Ананта Мурти

Жена Гаруды Ситадеви стояла, бессильно повесив руки, погруженная в нескончаемые тревожные мысли о сыне: а вдруг в армии что-то с ним случится, как жить тогда?..

Чинни остановилась поодаль и заканючила:

-- Матушка, хоть кусочек подай, в рот чего-нибудь положить, матушка...

Ситадеви вынесла из дому листья бетеля, орех, комок жевательного табаку, бросила Чинни и опять ушла в себя.

Чинни проворно подобрала бетель и табак и, запихивая их в свои лохмотья, стала рассказывать дальше:

-- А крыс, крыс сколько, матушка! Бегут и бегут, полно их, прямо как крысиная свадьба! И кто их знает, чего это они так?

Чинни поставила плетенку с навозом на голову и отправилась дальше.

Дома Чинни решила поделиться табаком с Белли и пошла к ней. Из хижины Белли слышались стоны.

-- Отец Белли!-- догадалась Чинни.-- Значит, и до него добрался демон!

Она позвала Белли, заглянула в дверь.

Белли сидела, низко опустив голову, зажимая руками уши. Чинни хотела было рассказать, что аграхара тоже кишмя кишит крысами, но передумала, отщипнула табаку и сунула Белли.

-- Бери, Ситадеви дала.

Белли растерла табак между ладонями и положила в рот.

-- Мне страшно, Чинни. Может быть, сегодня Пилла сможет поговорить с духами, тогда узнаем, что же такое делается... Никогда не было, чтобы крысы целым войском к нам лезли. Чауда с женой раз!--и нет их! Прямо сразу! А теперь папу с мамой демон топчет... Надо же узнать, в чем дело...

-- Помолчи ты, дурочка,-- пробормотала Чинни.

Часам к двум разъяренное солнце повисло высоко в небе и жгло, как гневный третий глаз Шивы, лишая последних сил полумертвых от голода брахминов. Призрачные кони колесницы солнца, играя, переступали перед их глазами в подрагивающем мареве улицы - брахмины дожидались Пранешачарию. Жестокий страх и жестокий голод раздирали их внутренности. Брахминские души, истаявшие ужасом, как летучие мыши, витали вокруг Пранешачарии, молившего бога о вразумлении. Последняя малая надежда -- вдруг все-таки не придется и эту ночь провести в бдении, вблизи мертвого тела Наранаппы.

Ситадеви обнаружила дохлую крысу в горшке с рисом в собственной кладовке. Зажав нос, она ухватила крысу за хвост, швырнула ее с крыльца, и в тот же миг с высоты скользнул вниз огромный гриф и плавно взмыл на крышу.

-- Айоо!--взвизгнула Ситадеви и залилась слезами: гриф на крыше был вестником смерти.

Гаруда услышал вопль жены, бросил взгляд на дом и все сразу понял.

-- Сын мой! Мой сын! Сынок, что с тобой случилось?--причитала Ситадеви.

Гаруда сразу сообразил, за что кара--за то, что воспротивился он в душе предложению Дасачарии отдать золото богу Марути. Он схватился в страхе за руку жены, вошел в молельню, возложил приношение на домашний алтарь и простерся перед ним.

-- Плохо поступил я,-- обратился Гаруда к богу.-- Пусть твоим будет это золото, пусть оно отойдет тебе. Прости меня, прости. Кыш!--замахал он на грифа.

Гриф успел подобрать дохлую крысу, вышвырнутую Ситадеви, и расклевывал добычу на крыше. Стервятник выглядел невозмутимым и уверенным, как нахальный родственник.

Гаруда поднял голову и всмотрелся в слепящую раскаленную синеву: грифы, грифы, грифы кружились, парили, скользили в небе, описывая все сужающиеся, устремленные к земле круги.

-- Ты посмотри!--ахнул Гаруда.

Ситадеви выскочила на крыльцо.

Затенив глаза ладонью, она запрокинула голову и судорожно вздохнула.

Гриф на крыше выгнул шею, будто в танце, взмахнул крыльями и шумно слетел на землю, прямо перед крыльцом, за другой крысой, которая как раз шмыгнула из кладовки. С крысой в когтях он снова уселся на крыше.

Супруги от неожиданности плюхнулись наземь и никак не могли прийти в себя.

Еще один гриф плавно спланировал прямо на крышу дома Наранаппы, громко захлопал демоническими крыльями и застыл, зорко оглядывая аграхару.

Теперь грифы начали опускаться друг за другом и попарно размещались на крышах, точно действовали по заранее разработанному плану. Время от времени один из грифов срывался с места, бросался на очередную крысу и, утащив ее на крышу, принимался не спеша расклевывать.

Хищные птицы покинули места сожжения трупов и слетелись в аграхару, будто знали, что ей конец. Жители аграхары высыпали на улицу и только прижимали ладони ко ртам при виде этого зрелища. У Ситадеви отлегло от сердца, когда она убедилась, что вестники смерти расселись по всем крышам; значит, дурное знамение касается не ее сына.

Первым опомнился Дургабхатта.

-- Хо-о! Хо-о!--заорал он, пытаясь спугнуть грифов. Напрасно.

-- Хо-о! Хо-о!--загалдела толпа.

Грифы не обращали на людей никакого внимания.

Тогда осенило Дасачарию, который вернулся в аграхару сытый и довольный.

-- Надо вынести на улицу молитвенные гонги и ударить в них!

Брахмины обрадованно бросились по домам -- взять из молелен бронзовые гонги и священные раковины.

Тяжкая послеполуденная тишина взорвалась неистовым лязгом и дикими завываниями; это было как грохот битвы и как праздничное моление, когда пылает белый камфориый огонь и ухает храмовой колокол.

Грифы с некоторым удивлением посмотрели по сторонам, раскрыли крылья и снялись с мест, унося в клювах растерзанных крыс. Скоро огромные птицы стали черными точками в синем мареве.

Брахмины в изнеможении разбредались по домам, бормоча благословенное имя Нараяны, зажимая носы и отирая пот.

Ситадеви и Анасуйя со слезами взялись за своих мужей:

-- Да пропади это золото! Разве нужно нам чужое? Чужое нам не нужно! Скорей уносите покойника на костер, ведь это же Наранаппа на нас грифов насылает!

Над аграхарой висела духота--ни ветерка, ни дуновения, в домах тяжкая вонь застыла бесплотным призраком, от которого никому не было покоя. Благочестивые брахмины, замученные жарой, голодом и страхом, совсем сникли -- им казалось, что уже ничто в жизни не очистит их от скверны этого дня.

Раскаленное солнце все выше поднималось по небосводу. Чандри устала сидеть под деревом. Нащупывая бананы в подоле, она думала о Пранешачарии, который так ничего и не ел, а все только молится и молится. Когда со стороны аграхары донеслись звуки гонгов и раковин, Чандри удивилась. Она огляделась по сторонам -- ничего не происходило. Деревья замерли в безветрии, листва их была неподвижна, и только высоко над верхушками в чистом синем небе парили грифы.

Чандри увидела, как Пранешачария опорожнил на себя еще один кувшин воды.

-- И виновата во всем я,-- уныло сказала себе Чандри.

Она даже не заметила, как очистила и откусила банан.

-- В конце концов это меня не касается,-- утешила она себя.

Настырные грифы снова и снова слетались в аграхару и рассаживались по крышам. Брахминам снова и снова приходилось дуть в раковины и колотить в гонги. Уже вечерело, а битва все шла, и Пранешачария все не возвращался.

Надвигалась ночь. О ней было страшно подумать.

Наступила темнота, и грифы улетели.

Х

Пранешачария отчаянно вымаливал божью милость, молил бога открыть ему, в чем истина.

-- О Марути, труп уже разлагается, а мы не можем предать его огню без обряда; что нам делать, сколько еще мучиться?-- вопрошал Пранешачария.-- Дай знак цветком слева, если нельзя выполнить обряд,-- умолял Пранешачария.

Пранешачария уговаривал бога. Пел ему любовные песнопения -- бог был в них ребенком, возлюбленной, матерью. Потом припомнил иные песнопения--в них говорилось о недостатках бога.

Марути, бог-обезьяна в человеческий рост, оставался недвижим, вечно держа на раскрытой ладони гору, поросшую корнями жизни, которую он доставил смертельно раненному Лакшману, брату Рамы, во времена "Рамаяны".

Пранешачария простерся перед статуей, прильнув к земле всем телом.

Быстро темнело. Наступила ночь.

Разубранный цветами Марути не шелохнулся в колеблющемся свете масляных ламп. Ни знака цветком слева, ни цветком справа.

-- Я не нашел ответа в Книгах, я не получил ответа здесь; значит ли это, что я, недостоин?-- сомневался Пранешачария.-- Как же я вернусь к людям, которые верят мне?-- терзался Пранешачария.-- Ты нарочно, нарочно мучишь меня!-- попрекал он бога.

Мрак совсем сгустился--непроглядный мрак новолуния.

-- Марути!-- снова обратился Пранешачария к богу.-- Сколько же будешь ты испытывать меня? Ты не забывай -- там же мертвое тело лежит, и оно уже разлагается...

Неподвижный, неумолимый Марути неотрывно рассматривал гору на своей ладони. Пранешачария вдруг вспомнил, что пора давать жене лекарство. Он встал на занемевшие ноги и медленно вышел из храма.

Едва он отошел, как ему в лесной темноте послышались шаги. Он остановился.

-- Кто там?--Пранешачария замер в ожидании. Звякнул невидимый браслет.

-- Это я...--смущенно прошептала Чандри.

Пранешачария тоже смутился: он--и вдруг наедине с женщиной, в ночном лесу... Не зная, что сказать, снедаемый чувством стыда за бесплодность своих стараний, он пробормотал: