и чем это потом для меня обернётся. Мама и жизнь учили: нельзя быть ничем обязанной, чтобы не отдать больше, чем у тебя есть.
— Илон, — попытался настоять на своём Островский. Судя по плотно сжатым губам и обострившимся скулам, а также опасно сверкнувшей синью в его глазах, ему не понравилось моё почти деловое предложение.
— Давай сделаем так, как хочу я, — я тоже умею быть упрямой, если нужно. — Уступи, пожалуйста, — попросила чуть мягче. — Тебе же ничего не стоит исполнить мой каприз, а мне так будет спокойнее.
Он рассматривает меня с любопытством и раздражением. Кажется, у кого-то схемы сгорели. Островский пытается, но пока никак не может понять, почему я на этом настаиваю. Видимо, он к такому не привык.
— Ты из этих, что ли? Из тех девушек, что борются за своё равноправие? Или поклонница западного образа жизни?
— Как бы ни то и ни другое. У меня собственная философия жизни. Очень простая и понятная.
— Хочу услышать её, — распахивает он дверцу авто, но я качаю головой:
— Кафе, куда мы сейчас отправимся, находится неподалёку. Лучше нам пешком пройтись. К тому же, прекрасная погода, есть возможность подышат воздухом. Не знаю как ты, а я сейчас не так часто прогуливаюсь.
Островский захлопывает дверцу, хмыкает и отправляется за мною вслед.
Нет, всё же это великолепное чувство: ощущать себя немножечко всемогущей, когда такой шикарный экземпляр мужской фауны шагает за тобою вслед, готов тебя слушать и даже способен перенести удар по собственным амбициям. Но это мы как раз сейчас проверим, когда зайдём в молодёжное кафе. Вынесет ли его психика подобное заведение?
Глава 11
Богдан
Она меня интриговала. Я всё ломал голову: настоящая или выделывается? Действительно существует или я уснул и снится мне полный бред, где главное действующее лицо — девушка, которая не хочет в шикарной тачке прокатиться и предпочитает пообедать в забегаловке вместо приличного ресторана?
Может, потому что я давно с подобным не сталкивался, я не верил. А если точнее — я с таким не сталкивался никогда. Ну, кое-какие элементы манипулирования проскакивали у некоторых девушек, однако, их хватало ненадолго, и я гадал: как быстро сдастся Бояркина? А если чудо существует и она такая и есть, то как долго я смогу ходить возле неё кругами?
Ухаживать за девушками я умел. Но почти весь опыт сводился к соблазнению. С Илоной почему-то немного выходило по-другому. Невольно я втягивался и пускал её туда, куда никому хода не было.
В кафе, куда она меня привела, людно. В основном — студенты, и поэтому я в своём костюме смотрелся, как предмет, случайно принесённый в это место ветром. Но меня это не смущает. Кому в диковинку — пусть пялятся.
Каждый взрослый мужчина должен уметь чувствовать себя в своей тарелке в любом месте. Тут главное — настроение и самооценка. Я не страдал комплексами.
Запахи фастфуда и выпечки накрывают с головой. И от этого — дыра в груди. Становится легко и тяжело одновременно.
Мы пристраиваемся в хвост очереди с подносами. Илонка поглядывает на меня искоса, но вряд ли она увидит, что я шокирован, потому что я не чувствую ни малейшего дискомфорта.
— Прости, — всё же считает нужным повиниться она. — Но другие места мне не по карману, а здесь вполне нормально кормят за приемлемую цену.
— Не переживай, — сжимаю её ладонь и чувствую, как меня шарахает током. Так сильно, что перед глазами светлеет. Простое прикосновение к ней выбивает и дух, и воздух из лёгких. Я точно помешался. Не помню, чтобы простое касание так много значило бы и так много дарило ощущений.
Мне хорошо, будто я оказался в нужном месте и в нужное время, а главное — рядом с человеком, который мне почему-то близок.
Мы усаживаемся за столик в углу — как раз место освободилось, и я прошу провидение, чтобы мы смогли побыть с Илоной один на один как можно дольше.
Она храбро сражается с салатом и котлетой, а я впитываю звуки и запахи, приглядываюсь к шторке, что колышется от дуновения ветра или сквозняка — сложно понять сразу. По поверхности стола лихо скачет солнечный зайчик.
— Ты ешь, — выводит меня из задумчивости Илонкин голос. — Это правда вкусно.
Кажется, она огорчается и жалеет, что потянула меня за собой. Я поспешно откусываю от куска хлеба и ковыряю вилкой плов, а затем, замерев, качаю головой и хочу ей всё объяснить.
— Дело не в еде.
Я вздыхаю, пытаясь успокоиться, отрешиться, немного прийти в себя.
— В такие кафешки любила ходить моя мама. Мы вместе бродили. Ей нравился шум толпы, энергетика молодости, как она говорила. Сопричастность к жизни, пуповина, что связывает тебя с горсткой здоровых и счастливых людей.
Илона в лице меняется, отставляет остатки салата и второго.
— Мама умерла, когда мне было пятнадцать, — произношу я самые тяжёлые слова. Но Илона и так догадалась. — Это было давно, и мне почти не больно. Ты ешь, я не хотел испортить тебе аппетит. Но и не хотел, чтобы ты думала, будто я брезгую. Это не так. Это просто другое.
Она сама берёт меня за руку. Странно. Я чувствую её тепло, вижу глаза, участие в них. В другое время и при других обстоятельствах я бы сказал: «Не жалей меня, не надо», а сейчас то, что происходит между нами настолько естественно, что не хочется марать воздух напрасными словами.
Может, потому что мне нужны её жалость, её ободряющее пожатие. Может, мне как раз не хватало этих слов, этого разговора, потому что чем больше проходит времени, тем чаще кажется: её не было в моей жизни. Но ведь мама была, и оттого, что её не стало, она не выветрилась ни из моего сердца, ни из моей памяти. Да я и не хотел её терять. Не мог.
— Кажется, я поблагодарить тебя должен, — шепчу, сжимая Илонкины ладони.
У меня словно плотину прорывает. Я вспоминаю, рассказываю, восстанавливаю картинки, реставрирую старые фотографии счастливых мгновений.
— А я без отца росла, — признаётся Илона, когда я немного успокаиваюсь. Мы наконец-то приступаем к еде, и каждому из нас гораздо легче, чем до этого. Такие мгновения необычайно сближают. — Его просто не было в нашей жизни. Позже оказалось, он даже не знал, что я есть. Мама